Епископ, посмеиваясь про себя над суеверием красивой мечтательницы, принял перчатки и, пряча их за пояс, ответил:
— Да сбудется твое предсказание!
Затем, взяв Марию за руку, он воскликнул:
— Что же тебе останется, если ты отдашь мне свой талисман? Ты как будто несметно богата, — богата сердцем, красотой; я умалчиваю о драгоценностях, украшающих тебя. Но как могла ты ускользнуть из разбойничьего города, сохранив на себе эти драгоценности?
— Я знала, что не возвращусь туда, а потому ночью достала мои зарытые драгоценности, спрятала между другими вещами и унесла. Только здесь я надела на себя эти женские украшения.
— Для чего, Мария? Разве эти камни и цепочки могут лучше убедить меня, чем твои слова? И разве твоя красота нуждается в этих украшениях?
Мария сделала шаг назад, опустила, краснея, голову и промолвила:
— Разве мы не украшаем себя в дни празднования святых, а также тогда, когда хотим почтить тех, кого мы любим?
Епископ, потрясенный этими словами, видел уже в незнакомке розу, обещавшую целый клад радостей, хотя и скрытый в эту минуту.
— О, Мария! Каким небесным языком говоришь ты! — воскликнул он…
Тут воевода осторожно постучался в дверь три раза. Вальдек сделал досадное движение, но сдержался и приказал ему войти.
— Что вас побудило прервать наш разговор? Разве я звал вас, почтенный Мерфельд? — резко спросил повелитель.
— Простите, милостивый князь, если мое усердие помешало вам, но я не могу умолчать о том, что мне передал гонец: поджигатель Вильгельм Баст пойман, и его ведут сюда. Но еще важнее другое известие. Знайте, что…
Веселые трубные звуки прервали речь воеводы. Между этими звуками прорывались грубые мужские голоса, певшие песни; иногда глухо звучал барабан.
— Это — ведут мейссенцев! — радостно воскликнул воевода. — Теодор фон Рекке, храбрый воин, преследовал их и убедил бунтовщиков смириться, хотя кровь лилась у него из десяти ран. Полковник Штединк и военный суд ожидают ваших приказаний, милостивый господин.
Радость озарила лицо Вальдека.
— Не говорила ли я, государь, — горячо воскликнула Мария, — что счастье вернется к тебе?
— Да, — отвечал епископ задумчиво. — Все так, как ты говоришь. Как только ты вошла, мое сердце успокоилось, и теперь снова первые лучи моей звезды пробиваются сквозь мрачные тучи… Да, месть и кара — то же, что победа. Я хочу насладиться этим. Снимите завесы и ставни с окон! Да будет светло вокруг! У меня опять есть ангел-хранитель.
Камергеры живо отодвинули занавески и отворили дверь, выходившую на деревянную галерею над воротами замка. Вальдек вышел, сопровождаемый пророчицей Марией, и ожил в веянии теплого ветерка, в сознании вернувшегося счастья. Под его ногами сгоняли несчастных, замученных мейссенцев, связанных веревками; каждая полдюжина их была доверена произволу конного воина, широким клинком обрабатывавшего их спины. Знамена и оружие изменивших воинов везли сзади на телегах. Толпа народа провожала пристыженных и пела насмешливые песни. Епископ не находил между согрешившими только главного зачинщика, храброго Альбрехта Бельца: пользуясь темнотой, он бежал вместе со своими оруженосцами.
— Прикажите палачу сжечь знамена и переломить оружие над головами клятвопреступников! — гласил приговор строгого властителя. — Каждого десятого человека обезглавить, остальным отрубить пальцы, поднятые ими, когда приносили присягу, обрить головы в знак бесчестия и в этом виде выгнать их вон.
Когда приговор был объявлен, при барабанном бое, бедные солдаты подняли неистовый крик, слышный далеко за стенами Вольбека, упали на колени и, простирая руки, молили о пощаде. Главнейшие из вождей епископского войска, потрясенные до глубины души, в лице выборных из своей среды, просили графа Вальдека внять мольбам и пощадить виновных. Но все было напрасно. Покачивая головами, возвратились военачальники от епископа и говорили между собой:
— Никто не может помочь несчастным, кроме разве только благородного Менгерсгейма.
Штединк послал за ним своего доверенного слугу и приказал по возможности медлить с приготовлениями к исполнению страшного приговора.
Гражданский суд был быстрее. Не прошло и получаса, как из принесенных связок дров составился большой костер, и Вильгель Баст, поджигатель, с суровым презрением к жизни, как настоящий фанатик, шел навстречу смерти. Он смеялся над епископом, пел песню анабаптистов и пророчил гибель всем властителям и духовенству. Граф Вальдек презрительно смотрел ему вслед, опершись на перила балкона, в то время, как тот проходил мимо. Мария повернулась к осужденному спиной.