— Позволь мне, государь, — сказала она беспокойно своему покровителю, — удалиться и ждать твоих приказаний в одном из внутренних покоев этого замка. Я недостаточно сильна для тех зрелищ, какие происходят здесь. Кроме того, моя честь страдает от злых речей народа и дворян, которых, по-видимому, удивляет мое присутствие возле моего милостивого господина.
Епископ сурово нахмурил лоб и проворчал:
— Приказываю тебе остаться! Если мне нравится твое присутствие, мне кажется, ты также могла бы быть довольной моим обществом.
Между тем явился старый рыцарь Менгерсгейм. Без доклада, как это ему было издавна дозволено, приблизился он к своему повелителю. Он держался почтительно, хотя не скрывал своей печали, молча бросил он только один удивленный, пытливый взгляд на красавицу, стоявшую возле епископа.
— Что имеет сказать мне почтенный Менгерсгейм, мудрейший из моих советников? — приветливо спросил его епископ.
Рыцарь сделал вид, будто хочет говорить, затем взглянул на беглянку из Мюнстера, обменялся с епископом вопросительным взглядом и молча поклонился.
— Что это значит, Менгерсгейм? Вы не потеряли надеюсь, дара слова?
— Нет, государь, но я не могу здесь сейчас откровенно высказаться пред вами.
— Так выберите более удобный час и приходите снова Я всегда с удовольствием вас выслушаю.
— Я бы и рад был сделать так, но если не теперь, то дело проиграно. И все-таки я не могу говорить, пока вы не один.
— Не один? Вы боитесь этой женщины? Но могу вас успокоить: это небесная посланница, которой я обязан утешением и надеждой, а стало быть, и жизнью. И эта женщина знает больше о моих делах, чем вы и даже я сам.
Менгерсгейм снова бросил на Марию несколько взглядов, заставивших ее опустить глаза.
Затем он сказал с особенным ударением:
— Про эту девицу ходит много слухов в замке и городе. И, простите, я чудес не признаю. Я придерживаюсь событий, которых был свидетелем и которые признаю большим несчастьем. Милостивый господин! Вы приказали обесчестить и превратить в трупы так много сотен храбрых, несчастных солдат: это ужасная жестокость!.. Что сделали эти бедные ослепленные воины? Ведь они только исполняли приказания своих начальников. Смерть этих осужденных не поведет к ускорению победы. Напротив: если палач переломит много мечей на этой площади, то столько же обратится их против вас, между тем как одно милостивое слово пошлет их в бой за вас. И вы противитесь милосердию, — вы, князь церкви! Я не могу надивиться этому, а еще больше тому, как может женщина присутствовать при этом и не присоединиться к моей просьбе?
— Я только женщина и не вмешиваюсь в дела и решения нашего повелителя, — возразила мрачно беглянка.
— В самом деле, не вмешиваетесь? — возразил Менгерсгейм, и глаза его сверкнули. — Позвольте усомниться в этом и еще позвольте мне вмешаться в ваши дела.
Мария побледнела. Епископ с решительным видом сделал шаг вперед по направлению к старому рыцарю и воскликнул:
— Молчите!.. Как смеете вы обращаться с дерзкой речью к женщине и тем более к этой женщине? Ни слова более! Удалитесь!
— Я иду созвать капитул и рыцарство на совещание, — ответил спокойно Менгерсгейм.
Эти слова охладили епископа и заставили его вновь заговорить:
— К чему это? И кто здесь властитель, я или вы?
— Над вами, государь, стоит капитул, который вас избрал, а рыцарство — родной брат капитула. Мы все сколько ни есть нас на скамьях капитула и дворянства, мы клялись быть верными слугами родины, прежде чем присягали вам. Мы выбрали вас потому, что видели в вас качества, необходимые для властителя Мюнстера в такое тяжелое и смутное время. Мы видели в вас человека мужественного и твердого, воинственного и кроткого, смотря по обстоятельствам, строгого в своих велениях, но в то же время милостивого, не колеблющегося в исполнении долга, но сознающего при этом свою нравственную ответственность. Ответьте же сами, государь, как вы оправдали выбор капитула и доверие рыцарства? Вы жалуетесь, что вас все оставили? Немилосердный к другим, вы не можете иметь друзей, государь. Только тот, кто сам любит, вправе ждать любви от других. Кто упрям, ваша светлость, у того нет советников: у того только рабы, бегущие от него, когда разразятся бедствия… Вас возмущает моя откровенность, государь? Но я повторю все это капитулу и рыцарям: я скажу, как вы обидели меня, потребую охраны и спасения родины, если уже нельзя помочь самому епископу.