— Аминь! — проговорил мрачно царь. — Завтра вечером да будет общая трапеза. Пусть повара наши позаботятся о пище и угощении народа, а глашатаи созовут израильтян при звуках барабана! И строгое наказание постигнет того, кто не захочет принять участие в этой вечере.
Царь подал знак придворным удалиться: с языческим коленопреклонением все вышли. Книппердоллинг, Крехтинг, Герлах фон Вулен и Гелькюпер одни только остались у царя, между тем как Дузентшуер и Петер Блуст ушли вместе с прочими.
— Что скажете вы о бесстыдстве врагов, позоривших только что нашу святыню? — спросил с беспокойством Ян.
— Мне кажется, мы должны с удвоенным вниманием следить за тем, что предпримут осаждающие, и быть настороже, — ответил Герлах. — За этим посольством, без сомнения, вскоре последует с их стороны какой-либо решительный шаг.
— Жаль, что, несмотря на ум и осторожность Гиллы, замысел не удался, — заметил угрюмо Крехтинг. — Кто однако, мог предать ее? Она умела молчать и действовать и воодушевление ее не имело границ.
— Я тоже думаю, — сказал царь и с бешенством крикнул:
— О, будь он теперь в моих руках, этот негодяй! Он поплатился бы так, как никто еще!
Тилан, охранявший вход в залу, подал записку. Ян распечатал ее и прочел про себя.
Книппердоллинг сердито покосился на него и обратился к собеседникам:
— Все несчастья от этих проклятых козней! — сказал он. — Обман, ложь, коварство, измена — вот что господствует у нас. Не то мы имели в виду при перемене правления! Мы говорили искренне, по-вестфальски, от сердца. Маттисен пошел бы лучше сам и убил епископа. К черту все эти кукольные комедии! Они годятся только трусливым голландцам, а не…
— Ты забываешься, брат! — прервал его Крехтинг, указывая на царя, который сделал вид, будто не слышал мятежной речи регента. Он, наоборот, встал и, с радостной усмешкой на лице, сказал:
— Как, однако ж, Господь споспешествует слуге своему! Герхард Мюнстер, что на посту у Серебряных ворот, сообщает, что один датчанин из войска епископа явился перебежчиком в город и принес известие, кто предал несчастную, благочестивую Гиллу. Это — Герман Рамерс.
— Герман Рамерс? — воскликнули пораженные слушатели в один голос.
— А ведь он был твоим рабом, собакой и обезьяной, Бокельсон, — заметил насмешливо Книппердоллинг.
В глазах царя сверкнул зловещий огонь, тем не менее он холодно ответил:
— Да, тот самый Рамерс, брат мой. Иди же к нему в дом и поспеши захватить его семью — жену и детей.
— Это — дело Ниланда, Ян Бокельсон, — возразил довольно бесцеремонно регент.
— Ты прав, любезный брат; но потрудись, однако, на этот раз передать Ниладу, как подчиненному тебе, приказ исполнить это поручение… Оставьте меня одного, — в заключение сказал царь любезным тоном, хотя тяжелые тучи омрачили его лицо.
Они удалились, обмениваясь выражениями неудовольствия. Гелькюпер один не последовал за другими и дернул Яна за рукав, шепнув ему на ухо:
— Знаешь ли, что скажу тебе?… Не хотел бы я быть на месте Книппердоллинга… Ты был так любезен с ним, несмотря на его грубость. Это не предвещает ничего хорошего.
— Убирайся прочь, жалкий шут!
— Но разве ты не разрешишь мне поздравить тебя с новым браком?
— Прочь с моих глаз!
— Но разве ты не разрешишь мне поздравить тебя с новым браком?
— Прочь с моих глаз!
За приказанием последовал грубый удар кулаком. Гелькюпер отпрянул и ядовито уставился на взбешенного царя, но через минуту разразился смехом.
— Ты сам позовешь меня скоро опять, мастер, — сказал он. Где же тебе вынести без меня полночь, Бокельсон!
С этими словами шут исчез.
Венценосный портной поспешно скрылся под наметом: им овладели судороги, вызванные бешенством и припадками болезни, которая проявлялась каждый раз после сильных душевных потрясений. Целых четверть часа он корчился в мучительных судорогах, затем его охватила мрачная задумчивость, и лишь мало-помалу он стал приходить в себя. Временное затмение исчезло после того, как он несколько минут бессознательно играл, как слабое дитя, своим царским венцом и тронными украшениями. Улыбающееся, как у расслабленного ребенка, выражение лица сменилось озабоченным видом. Тяжелые вздохи вздымали его грудь.