— Я тебя совсем не понимаю, сын мой, — заметил холодно царь.
Ринальд продолжал с еще большим жаром:
— Теперь не время излагать тебе все дело, царь Иоанн; но спешу дать свое согласие. Я вспоминаю, кстати, что мой опекун Зибинг находится вблизи епископа. Вели дать мне монашеское одеяние, и я надеюсь, что проберусь к опекуну. Если я его найду, нет сомнения, что он поможет мне. Я пробуду там два дня. На третий день пошли мальчика мне навстречу до середины Царства. Зибинг отведет его к отцу, а я приведу в город Рамерса.
— Будь покоен. Пошли стрелу с запиской в город и обозначь час обмена. Я сам провожу мальчика. Что ты хочешь еще сказать, сын мой? — спросил царь, заметив возрастающее смущение студента.
— Позволь мне молвить слово: хотя мне трудно решиться, так это важно для меня, — начал Ринальд, дрожа и тяжело вздыхая. — Я прошу тебя об одном обещании, но, царь, пусть оно будет свято! Повелевай тогда — и я готов слепо отдать тебе все мои силы.
— Говори, сын мой! Милость царя, что роса на траве. Твой царь любит тебя, говори!
— Герлах фон Вулен будет говорить с тобой о женщине, на которой он хочет жениться. Он станет взывать к твоей власти и просить тебя найти эту женщину, скрывающуюся от него. О, не слушай его! Ведь это — моя невеста! Мы обручились и повенчаемся, как только водворится мир в этой стране.
— Скоро наступит это время, — пророчески сказал Бокельсон, устремив глаза к небу. — Дух открыл мне, что луч мира осветит Рождество Христово.
Затем, покосившись на Ринальда, царь лукаво прибавил:
— Теперь я догадываюсь, отчего полковник Герлах не благоволит к тебе. Ах, если бы ты знал, как они меня мучают! Лучших друзей моих хотят оторвать от сердца моего. Но я тверд. Нет, посмотри, до чего доходит дерзость разорившегося дворянина! Он недоволен своею должностью и хотел отомстить мне, отняв у меня любовь твою, любимый сын мой. Но это ему не удастся, клянусь тебе царствием Господним!
Ринальд поцеловал руку царя, чего он раньше никогда не делал, и воскликнул, торжествуя:
— Клянусь царствием Божиим, я верю в тебя! Только с этим доверием к тебе я решаюсь оставить невесту на несколько дней. Грубый Герлах уже хотел увести ее силой, хотел оскорбить ее отца. Но теперь убежище девушки ему неизвестно, а твой приказ принудит его прекратить свои преследования.
— Ручаюсь тебе моей коронованной главой, что заставлю этого повесу оставить девушку в покое, — торжественно обещал царь. Затем, обращаясь более приятельским тоном к Ринальду, он спросил: — Кто невеста и ее отец? Где она находится? Чтобы позаботиться о безопасности их всех, я должен знать твою тайну.
— Анжела с Кольца, дочь художника, дом «Розы» на улице Эгидия.
— На улице Царицы, — поправил Бокельсон, который переменил названия всех главных улиц и ворот.
— На улице Царицы, — повторил Ринальд послушно. — Бедная девушка томится в погребе, выходящем на двор. Кроме отца, бабушки ее и меня, никто не знает ее убежища.
— Запомню, — сказал Бокельсон равнодушно. — У меня хорошая память вообще, но в особенности там, где дело идет о благодарности. Сделай же у епископа все возможное; ты ведь умеешь убеждать. Я же сумею отблагодарить тебя лучше всех царей земных. Ты будешь ближайшим орудием моих тайных добрых дел, перед всем светом займешь ближайшее место у престола. Будущее твое в моих руках: уже теперь я думаю о нем, давая тебе обещание защищать овечку твою от жадно воющего волка.
Ринальд едва успел удалиться в восторге с тем, чтобы сделать нужные приготовления к отъезду, как появился гофмаршал Тильбек со своей свитой. Он осведомился, не дозволит ли царь трубачам подать знак к запоздавшему обеду Царь отвернулся с презрительной усмешкой и сказал:
— Ешьте и пейте, ибо повелитель рад, когда слуги его сыты. Мне же Отец Небесный приказал поститься, приготовиться к великому дню, ибо завтра, во время вечери, снизойдет Дух на меня.
С этими словами Бокельсон прошел через потайной ход и пробитую недавно дверь в соседнюю постройку, в покои цариц, чтобы отдохнуть от забот и треволнений дня.
Глава III. Вечеря на горе Сион
Небесный свод не облачился в праздничный наряд к великому празднику Тучи мрачно нависли в туманной высоте; царила томительная, расслабляющая летняя жара. Молния дремала еще на своем мрачном ложе, и дыхание ветра, казалось, замерло в воздухе. Пророк Дузентшуер бродил с девяти часов утра по улицам, посвистывая в свою дудочку и созывая этими незатейливыми звуками и заунывным причитанием гостей к вечере.