— Да, это верно, — подтвердила Дивара.
— Я лежал, как мне кажется, с открытыми глазами, и лучи заходящего солнца, врываясь в мою комнату, окрашивали мои серые занавесы в красноватый цвет… Вдруг на постель ко мне вскочило какое-то черное животное, напоминавшее рака, но с необыкновенно длинными ногами и клешнями; я уже готовился согнать его, но за ним последовали второе, третье, и вскоре целые тысячи этих бесшумно двигавшихся чудовищ окружили меня со всех сторон, появляясь то из стен, то из пола, то из потолка, и принялись ползать по моему телу, лицу и рукам. Хуже всего было то, что они своими клешнями сдавили мне горло и зажали рот. Я не мог кричать. Я лежал, как связанный, с выкатившимися глазами, и видел, как чья-то сухая, желтая рука протянулась ко мне и стала трясти меня за плечо, слышал, как звенящий голос кричал над самой моей подушкой: «Клятвопреступник, неверный сын! Почему ты не собрал моих костей!» Вдруг картина изменилась: мать сидела рядом со мной, качала меня, как в колыбели, склонялась ко мне и, дыша холодом, шептала мне: «Я говорила тебе, где похоронить меня, в башне Ламберти тепло, а в песках под открытым небом мне так холодно». И каждый раз, когда качая головой и стуча челюстями, старуха повторяла эти слова, она сопровождала их таким воем, что…
Царь вздрогнул, словно подстреленная дичь, и в ужасе прошептал:
— Святой Боже, повелитель небес и земли! Слышишь, Дивара, ты слышишь далекую жалобу? Слышишь? Может быть, ты и видишь? — Вытянув руку, он указал на темный угол комнаты.
— Помоги нам, Боже! — простонала Дивара. — Но мне кажется, что эти звуки идут из комнаты больной.
— Да, Анжела! — сказал Ян, опомнясь. — Ее убивает радость. Перед ней слишком неожиданно развернулась картина царской судьбы…
— Не говори о ней, или я уйду! — резко перебила его Дивара.
Он схватил ее руки и, прибегая к своему обычному средству, ко лжи, продолжал:
— Не сердись. Ты видишь, какой ужас нагнал на меня этот проклятый сон… Как я могу теперь думать о свадебном пире? Притом же ты ошибаешься. Я хотел только сохранить это сокровище для Ринальда Фолькмара, чтобы Герлах фон Вулен, воспользовавшись законами Сиона, не…
— Для Ринальда, убить которого ты поручил Вулену? — строго спросила Дивара.
Ян закусил себе губу, а она продолжала:
— Не удивляйся, что я знаю об этом злодеянии. Вы говорили о нем недостаточно осторожно, а ухо ревнивой женщины…
— Представляет цель, в которую попадают как далекие, так и близкие стрелы, — не без злобы докончил Ян. — Ты не поняла меня. Я говорил о Рамерсе, который может продать меня и тебя, так же как он продал Гиллу.
— Ты сам готов был выдать мою голову за очень ничтожную плату в эту последнюю ночь, — мрачно заметила Дивара. — Ян, я не могу тебе этого простить. Ты был готов пожертвовать моей жизнью из-за пустяка, из-за нелепой лжи. Не пытайся переубеждать меня. Я знаю, что я слышала, но я не выдам твоей тайны. Успокойся: но подумай, не даешь ли ты слишком дорогую цену за ничтожного болтуна, Рамерса? В случае крайней нужды Христофор мог бы спасти твою жизнь, если он и не спасет этого ребенка, судьба которого тебя не очень беспокоит.
— Неблагодарная! Ты больше не веришь в мою звезду? — спросил Ян с колким упреком. — Господь силен. Господь одержит победу, но Он мстителен, и гнев Его ужасен. Рамерс оскорбил Его; Рамерс должен поплатиться за это жизнью. Но так повелел мне Святой Дух, — и Христофор будет жить только до той минуты, пока отец не прижмет его к своему сердцу. С часа на час жду я известий от Ринальда. Тогда я отпущу мальчика, угостив его кое-чем на дорогу…
— Изверг! — воскликнула Дивара. — И это повелел тебе Святой Дух? Цветущего Ротгера ты угостил мечом, а бедного Христофора наградишь ядом.
— Но разве жизнь здорового человека не висит часто на волоске, Дивара? Разве молодость представляет ручательство против смерти? И если может умереть здоровый юноша, почему же не погибнуть и тому, кто носит на себе пятно язычества? Не вмешивайся в государственные дела, в заботы об улучшении мира! Качай свое дитя, Дивара. Не думаешь ли ты, что я люблю престол и корону? О, нисколько. Но слова Писания должны были исполниться. И, однако, если бы я мог теперь отказаться от престола…