— Какая дерзость! И это смеет говорить человек, которого мы, вместе с моим люнебургским подмастерьем, так одели, что ему и не снилось. Ведь пословица правду говорит, что мы, портные, делаем людей. Ну, я не стану, разумеется, таскаться по судам из-за такого вздора. Мне и поднадоела эта мелкота. Люди, не умеющие вовсе одеваться, должны были бы благодарить Бога, если я соглашаюсь помочь им в этом. Во всем Лейдене только у меня можно найти вкус и блеск в одежде. Заплати ему эти несколько штюберов, что ему там следует: я оставлю платье у себя.
— Потом приходил из управы служитель в красном сюртуке, звать тебя к бургомистру. Казначей по секрету сказал мне, что дело касается новой пьесы, сочиненной тобой и представленной на сцене. Она вызвала неудовольствие слишком смелыми остротами и магистрат находит в ней нарушение требований скромности и приличия.
— Эти ослы сами же смеялись до слез в театре, а теперь хотят меня трепать за пьесу. И почему я должен отвечать за человеческую глупость и за сальные добавления шута? Наконец, ведь мы же играем не для детей. И если магистрату не нравятся эти представления, — пусть он их запрещает. Я нисколько не дорожу этим пестрым лоскутным безумием и скоморошеством.
— Да, кажется, серьезно поговаривают о том, что хотят запретить все эти развлечения. Духовенство и проповедники разных сект ревностно восстают против такого легкомыслия на подмостках в такое серьезное и смутное время, как теперь. Магистрат против комедии.
— Доказательство, что он сам достаточно ее играет. Что меня касается, повторяю, пусть запретят: все равно. Я распущу мою труппу на все четыре стороны. С членами магистрата мы, разумеется, поладим. Жалобы на меня не пугают, недаром же я шурин бургомистра.
— Не полагайся слишком много на сестру. Эта госпожа забыла совершенно, в каком положении она была, когда ты, год назад, привез ее сюда; судьба сыграла с ней слишком удивительную шутку. Предназначенная к тому, чтобы стать моей прислугой, она вдруг стала женой бургомистра, одной из первых дам в нашем городе, потому что этот дурак, Бергем, попал в ее сети. И я знаю, что теперь она ни во что не ставит тебя — столько же, сколько и меня…
Это объяснение вызвало в нем мысли весьма неприятного свойства. Он уклонился от этого предмета и, возвращаясь к театру, продолжал:
— Да, довольно с меня: мне надоела эта балаганщина. Завтра же рассчитаюсь со всеми актерами и оставлю подмостки.
— Ты говоришь так просто «рассчитаюсь». К сожалению, я должна тебе еще сообщить, что казначей требует возвращения денег, занятых у него, когда я еще была вдовой, со всеми процентами и так далее. Он дал мне три дня сроку, а затем…
— Ну, Господь с тобой! Стоит ли толковать об этом. Заплати ему эту небольшую сумму — и пусть он оставит нас в покое.
— Эти слова твои ободряют меня, Ян; они доказывают, что ты получил от матери то, что тебе следует с нее. Скажи, скоро пришлют тебе деньги, или ты принес с собой мешочек блестящих золотых монет? Как я рада, милый Ян! Ведь я должна тебе сознаться, что наша касса стоит совершенно пустая. Несмотря на все наши обороты и широкую деятельность, наши дела подвинулись назад, а не вперед. Как нажито, так и прожито. По правде говоря, наступила настоящая пора получить твое наследство или то, что должна тебе мать: в этом единственный выход для нас из затруднения.
Во время этой речи лицо Яна вытягивалось все больше и больше. Запинаясь и с насильственной улыбкой, как бы не веря этому, он возразил:
— Не старайся, Микя, поколебать наше счастье. Не умаляй по собственной охоте наших средств. Не говори, что у тебя нет: на этот раз тебе придется обойтись твоими собственными средствами, потому что моих денег я еще не получил.
— Нет? Но ты меня пугаешь! Как, ты не принес с собой денег?
— Нет, клянусь, я не мог этого сделать. Мать ухаживала за мной, родственники отца старались меня утешить. Таким образом проходили день за днем… Наконец, может ли сын устоять, когда мать со слезами умоляет о короткой отсрочке?
— О, «чти отца твоего и матерь твою», но скажи, когда она просила тебя об этом и когда ты согласился.
— Ну, эти дни… Позавчера, вчера еще она меня мучила; и вот я согласился сегодня.
— Только сегодня?
— Да. Но я согласился ждать только короткое время. Ты не можешь на меня сердиться, потому что… ну, скажи сама: мог ли я поступить иначе? Что было мне делать?
— Что делать, ты спрашиваешь?
Микя вскочила с места, вся красная от гнева, и швырнула ему в лицо свой кошелек.
— Я скажу тебе, что? Искуснее лгать, жалкий интриган! Слышишь? Искуснее лгать, — так, чтобы тебе верили, негодяй, хвастун, бесстыдный лжец.