Все оставили свои места и наперерыв предлагали ему каждая свой стул. Но он сел возле Анжелы и, жестом приглашая суетившихся дам успокоиться, сказал:
— Позвольте мне остаться здесь, дорогие дамы. Нет лучшего средства для того чтобы успокоить расходившееся сердце, как близость скромного, невинного ребенка. Мне же бальзам этот особенно нужен в настоящую минуту так как я с трудом владею собой от гнева, и мне бы хотелось подавить в себе это греховное чувство.
— Что случилось опять? — спрашивали друг друга вполголоса некоторые из присутствовавших. Но кустос хорошо расслышал этот вопрос и снова заговорил, все еще с раздражением в голосе:
— Грехи, сударыни грехи, принимающие все большие размеры. Да благословит Господь эту ночь и да простит тем, кто выбрал именно эту ночь, чтобы запятнать ее богохульством!
— Расскажите, расскажите нам, достопочтенный отец будьте добры!.. — воскликнули Мета и Тунекен.
— Ты услышишь сейчас то, о чем я предпочла молчать, — прошептала госпожа Книппердоллинг на ухо хозяйке «Роз».
— Я не сидел бы здесь за столом с вами, почтенные дамы, — начал Зибинг, — несмотря на ваше любезное приглашение… Благо тем, кто еще может жить с легким сердцем. Я не могу похвалиться таким спокойствием: давно уже грудь моя устала от вздохов, и я слишком ясно вижу впереди кровавое будущее, но… я, кроме того, чувствую и на себе вину, потому что я сам вырастил змею, которая теперь выпускает на нас свое жало.
После небольшой паузы, во время которой все затаили дыхание, кустос продолжал:
— Слушайте, что произошло со мной. Я раздавал причастие верующим, когда меня позвали к больному, который страстно желал меня видеть. Дом его находится сейчас за Людгеровскими воротами, возле мельницы; а так как уже начинало смеркаться, то я спешил, чтобы успеть вовремя вернуться в монастырь, прежде чем закроют ворота святого Сервациуса. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что городские ворота охраняются двойной стражей, которая никого не пропускает! Солдаты и капитан Килиан не хотели меня слушать, так как они, по их словам, получили приказание от магистрата и цехов не дозволять никому выходить из города. На вопрос, почему последовал такой приказ, они ответили мне только презрительным смехом. Тот же ответ я получил у ворот святого Сервациуса и у калитки святого Морица. Озадаченный этим, я вернулся в город. Здесь, на одной из улиц, я встретил Каспара Иудефельда, и он в коротких словах сообщил мне, что сегодня прибыл в город вестник Тельгтэ с посланием от сословий к магистрату и старшинам гильдий, но его противозаконно задержали и решили отправить вооруженный отряд в Тельгтэ, с целью захватить в плен епископа вместе с высшими духовными лицами и рыцарями, и таким образом вполне облегчить свободу действий бунтовщикам и зачинщикам. Духовенство собора, пощаженного до сих пор еретиками, опасаясь нового взрыва страстей, заперлось в своих домах, внутри соборной ограды. Я не мог проникнуть туда и пришел к вам искать убежища на ночь…
— О, ужас! О, злодеи! — воскликнули женщины со слезами.
Кустос продолжал:
— Любопытное зрелище представилось мне, когда я приближался к вашей гостинице! Все зачинщики беспорядков собираются толпами на улицах, с фонарями и смоляными факелами. Там они все — сумасшедший Книппердоллинг, буйный Керкеринг, Тилан, этот одноглазый великан, и Нохлеус, опасный стрелок; все они суетятся и мечутся там. Роттман, во главе своей шайки, проповедует на площади злодейский поход против епископа как богоугодное дело. Толпа мятежников, увидя при свете факелов мою пасторскую одежду, набросилась на меня с бранью и гнусными угрозами. В этом самом доме, под нами, внизу, в то время, как мы сидим здесь, кровожадный мясник Модерсон в пьяной компании, с оружием в руках, поносит епископа и клятвенно призывает смерть на голову его и всех служителей церкви.
Женщины громко выражали ему свое сочувствие и делили с ним страх за будущее. Жена Книппердоллинга вместе с дочерью поспешила домой. Мирное, праздничное торжество было окончательно разрушено. Зибинг продолжал с горестью: