Маттисен угадал его мысли и еще раз повторил:
— Ты, верно, согрешил, если потерял веру в Бога. Но соберись с духом и молись усердно… Разве непременно из Оснабрюка должно распространяться новое учение? Разве не всякая деревушка, где проповедуют дети Небесного Отца, может стать оплотом Сиона?
Ринальд с увлечением добавил:
— А почему Мюнстер не может быть местом, откуда исходит новое учение и новый мировой порядок? Деспотизм там свергнут, население полно мужества и веры, и почва вполне подготовлена проповедникам. Там ваше место, Бокельсон! Вы сами выходец из народа: вы сумеете подействовать на него и привязать его к себе!
— Но, — сказал Ян, обращаясь с печальным лицом к Маттисену, — меня мучат дурные предчувствия относительно Мюнстера. С тех пор, как я его оставил, я несколько раз хотел вернуться туда, но что-то всегда удерживало меня. Я предчувствую, что несчастье ждет меня там!
— Малодушный! — рассердился Маттисен и отвернулся от Бокельсона. Дивара бросала на него сердитые взгляды; он не в силах был противостоять им и вдруг воскликнул, точно озаренный какою-то новой мыслью:
— Кто называет меня слабым и малодушным? Мною руководит высшая сила; я иду за вами!
— Идем! — ответил булочник и отворил дверь. — Солнце еще высоко, мы сегодня же будем в городе!
— Я готов! — ответил Ян, насилу справившись со своим страхом и не спуская глаз с Дивары.
— И я с вами! — быстро решил Ринальд.
— Что вы делаете? — увещевал его Ротгер; но студент горячо воскликнул, указывая на широкую равнину:
— Все мое отечество объято мертвым сном, и не в моих личных силах разбудить его. Мне кажется, я явственно вижу перед своими глазами башни Мюнстера; там в его стенах, найдет приют Спаситель мира; звон церковных колоколов разбудит всю Германию, и заржавевшее оружие очистится кровью противников. И мною, друг, и мною руководит высшая сила!
— Идите, идите! Вам дорога в сумасшедший дом, насмехался Гелькюпер. — Вот будет мне весело, когда я увижу, как вы поплатитесь за все ваши затеи!
В середине маленького двора Ян вдруг остановился как вкопанный. Несмотря на холод, пот градом катился с его лица; он весь дрожал и не мог тронуться с места.
— Нет! Нет! — кричал он. — Не могу дальше, я не должен идти! Я вижу у ног моих большую черную, глубокую могилу! Чего ты от меня хочешь, призрак? За что?
И он беззвучно шептал имя Нати.
Растроганная Дивара схватила Маттисена за руку, чтобы остановить его. Но он сердито вырвался от нее и начал браниться:
— Предоставь сумасшедшего своей судьбе. Нет у него настоящей веры, и да будет он проклят!
Но тут булочник, в свою очередь, остановился. У ворот стоял крестьянин с тележкой, на которой, едва прикрытая от зимнего холода, лежала жалкая умирающая женщина, с искаженным в предсмертных судорогах лицом. Крестьянин принялся снимать несчастную с тележки.
— Что тебе надо, друг? — обратился к нему Маттисен пока Дивара хлопотала около больной.
Крестьянин хладнокровно ответил:
— Я хочу ее оставить «На Виппере», чтоб она не умирала на моей тележке.
— Кто она такая? — спросил, прибежав, Гелькюпер.
— Умирающая? — ответил пораженный Ротгер. — Я ее знаю, и это перст Божий!
Он осторожно взглянул на Яна, перед которым все еще стоял его призрак.
— Умирающая? Внесите ее. Умереть «На Виппере» можно; только родиться там нельзя.
И Гелькюпер, хотя и со смехом, но все же помогал вносить женщину.
— Господи Боже, кого я вижу? — спросил Ян дрожащим голосом, наклонившись и протянув руки вперед.
— Это ваша мать, ваша мать, Ян Бокельсон! — ответил Ротгер с упреком.
Ян стоял точно пораженный молнией, корчась в нервной судороге.
— Вот открытая могила, представившаяся тебе! — говорил ему Маттисен. — Подойди смело, как подобает мужчине, к смертному одру своей матери, не зря посланной тебе Богом в эту минуту!
Ян пошел вслед за булочником, как овца на бойню. Наступила торжественная тишина, нарушаемая лишь шорохом листьев, на которые положили тяжело дышащую женщину. Потом крестьянин тихо произнес:
— Я должен был отправить бедную женщину в Цесфельд, чтобы, пересылая из общины в общину, ее довезли до Голландии. Вот судьба былой крепостной: у нее нет даже угла, где она могла бы умереть спокойно!
Умирающая очнулась от своего оцепенения и, неподвижно смотря перед собой, тяжело простонала:
— Кто оставляет родину, для того она закрыта навсегда. О, мой сын, Иоанн!
И, узнав вдруг стоявшего возле нее сына, она радостно воскликнула, воздев руки к небу:
— Сын мой, Иоанн! Ты был возле меня, а я отчаивалась увидеть тебя!..