Дом Книппердоллинга опустел. Пророк Ян и Дивара сидели одни, так как жена Книппердоллинга забилась в отдаленный закоулок дома и усердно молилась.
— Скажи, что хочешь ты, чтоб я сделала? — спрашивала Дивара шепотом, с напускным смирением.
Устало, но доверчиво Ян отвечал:
— Оставайся со мной, развесели меня, очаровательная Абигейл[38]. У меня болит и кружится голова; мне почти страшно от того, что Бог говорил моими устами. Лишь только я закрою глаза, как мне представляется старая женщина, которая сегодня…
— Ты хочешь сказать, твоя мать?
— Ну да, конечно… Тень моей матери, хотел я сказать, — нехотя и нерешительно добавил Ян. — Призрак ее глядит на меня с такой грустью, что мне не верится в исполнение ее пророчества. Пророчество это я слышал также и от другой женщины, но той оно, верно, внушено было злым духом…
— Гм, кто знает? — задумчиво произнесла Дивара. — Если я не ошибаюсь, жена твоя сказала однажды…
— Молчи о ней! Не поговорить ли нам о твоем муже?… Что почувствовала бы ты, если бы в схватке сегодняшней ночи он нашел свою гибель?
С выражением тихой покорности Дивара поцеловала руку Бокельсона и сказала:
— Решение своей судьбы я предоставила бы только тебе, о мой господин, — только тебе одному, с которым я так долго была разлучена и память о котором я так свято хранила.
— И я сердился на судьбу, Дивара. В грешном Оснабрюке я часто думал о тебе. Я вернулся на родину не только потому, чтобы уйти от язычников: я надеялся здесь найти тебя. Но если бы Господь чудесным образом не привел тебя ко мне, то я попал бы в Голландию, по примеру жены, в сырую темницу, а не в твои жаркие объятья.
— Ах, Микя, моя бедная сестрица! — простонал кто-то, поднимаясь с низкой скамьи из-за завешенного ковром стола.
Испустив испуганный крик, Дивара убежала, а Ян мрачно направился к тому, кто потревожил их мирную беседу.
— Что ты тут делаешь, Петер Блуст? — спросил он.
— Я подводил итоги своему прошлому, — отвечал благочестивый купец, в течение всего вечера державшийся вдали от Яна.
— Не подслушивал ли ты нас?
— Я никогда не подслушиваю, потому что это грех. Из всего вашего разговора я расслышал только имя моей сестры и вздохнул при воспоминании о ней. Я удивляюсь тебе, Ян Бокельсон! Ты крепкий дуб среди слабых ивовых ветвей. Прежде чем взошло солнце Мюнстера над твоей головой, ты уж подчинил себе самых буйных верховодов. Все они принадлежат тебе, и ты управляешь ими как своими рабами.
— Потому что я слуга Отца, и Отец говорит через меня!
— Потому что Отец говорит через тебя, — одобрительно повторил Блуст. — И я тебе предан не менее других. Ты все оставил, чтобы проповедовать новое учение. Кто бы мог поверить, глядя на твое спокойствие, что у тебя жена и ребенок в темнице?…
— Господь их защитит, все их года сочтены.
— Ты потерял все свое состояние?…
— Господь дал — Господь взял, и да будет благословенно Имя Господне!
— Сегодня на твоих глазах умерла твоя престарелая мать.
— Оставь отца и мать, чтоб следовать за Христом. Не годилось мне плакать, зная, что теперь она на небесах.
— Прославляю твою мудрость, Ян! А я, ничтожный человек, мог только втайне горевать, покидая Лейден нищим.
— Да, Петер Блуст, ты кое-что потерял и в этом обвинял меня. Я буду молить Бога вознаградить тебя.
— Не унижай меня, брат мой. Прости мне, если я виноват перед тобой словом или делом. Потом, а в особенности сегодняшней ночью, я понял, что так должно было случиться. Теперь, брат мой, я счастлив, хотя хожу в одежде нищего и не имею хлеба и крова. Я верю в новый Союз, я люблю всех людей, как братьев, даже врагов наших, я надеюсь на милость Божию, на обещания Его пророков и на твои святые дела.
В дверях показался Маттисен и проревел:
— Ян, Ян, выкажи все свое искусство, внушенное тебе свыше. Решительный день наступил. Епископ объезжает стены города, но еще не может в него проникнуть, язычники колеблются; они боятся боя, победа наполовину за нами, ступай, доверши ее своим красноречием.
Ян напряг все свои силы, чтобы исполнить это требование.
Кто может описать зрелище, которое представлял из себя Мюнстер, когда первые лучи солнца осветили его башни? Многотысячная пестрая толпа — чудовище с бесчисленными, судорожно подергивающимися конечностями, — металась по городу. Только благодаря своей несказанной дерзости, анабаптисты, несмотря на свою малочисленность, занимали четыре квартала; староверы обоих толков овладели только двумя. Анабаптисты укрепились главным образом на базаре; они загородили все улицы скамьями из церкви Святого Ламберта и ратуши, каменьями и опрокинутыми повозками; часовня Святого Михаила была заставлена пушками; пушки были размещены везде, где только было можно; чтоб задержать конницу, везде были протянуты цепи, навалены крюки и заостренные колья.
38
Абигейл — жена Набала, жившего на горе Кармеле. Она успокаивала Давида, когда тот грозил ее мужу во время своего изгнания от двора Саула, и так ему понравилась, что он взял ее в жены по смерти ее мужа.