Кусочек румяной подслащенной макаронины выпадает изо рта князя на жилет. Князь поднимает его и снова отправляет в рот.
— Манеры, как у паршивого пса, — комментирует старуха.
— Ну, тогда не научите ли меня? Я бы дал…
— Нет, — обрывает она. — Я не могу тебя учить. Ты не готов. Скажу лишь… — она вытягивает палец с длинным (и давно не чищенным) ногтем и на миг касается точки между его бровями… — …посмотрим. Может, когда-нибудь.
Её взгляд, отвлечённый и рассеянный, теперь вновь сосредотачивается. Она быстро оглядывает стол, затем снова устремляет взор на гостя. — И, думаю, зуп не пришёлся по вкусу. Уверена, в Белле его готовят лучше.
Тут требовались чрезвычайные меры, иначе она могла спросить насчёт пудинга. — Зуп был первоклассным, мадама. Нет, лучше не готовят. И вот кое-что в подтверждение. — И кое-что тут же находится, выскакивает из докторского кармана и описывает над столом параболу. Оно обладает размером, формой и блеском золотой кроны, так что, возможно, это она и есть — хотя, кто сумел бы такое определить, ибо это упокаивается за левым ухом мадамы, куда никто не пожелал бы последовать и исследовать. Явно не ощущая подобного нежелания или сомнения, она изучает монету, немедленно прячет её за пазуху, исполняет старинный книксен (при котором, как минимум, семнадцать костей заметно щёлкают, трещат и стучат) и покидает обеденную залу в такой спешке, будто подозревает, что Эстерхази может и передумать.
Эстерхази уже выкурил трубку местного, дьявольски крепкого дабага, как его тут называли; теперь у него возникло желание выкурить сигару, но помягче и послабее. Ещё он желал удалить следы пищи с лица и пальцев. Так что, оставив своего хозяина с его собственной трубкой, ногами в камине и продымлённого различными дымами, Эстерхази мерным шагом отправляется наверх, в свои покои.
В залах замка Попоффа обнаружилось множество парадоксов. Когда Эстерхази отправился вымыть руки и лицо, то увидел, что тазик был из мрамора, а рукомойник — из оникса; но когда, постепенно накидав уйму сигарного пепла, доктор стал искать метёлку, чтобы его смести, то обнаружил не обыденный городской предмет из жёлтой соломы, которую татары или цыгане собирали в пучок и привязывали к устройству, смахивающему на огромный камертон, нет: он увидел пучок жёстких веток, грубо примотанных к концу палки; словом, дрянное помело, каким провинциальные слуги смахивают с крыльца засохшую грязь. Эстерхази решил лучше оставить пепел там, где он лежит. В сигару была вставлена соломинка; вытащив её перед курением, доктор мог прекрасно затягиваться, причём, кончик сигары тоже не требовалось откусывать или отрезать: занятно, что пепел падал на тёмный половик колечками, с пустотой на месте, где была соломинка; это выдавало его происхождение из манильской сигары[20], понятное даже тому, кто не читал никаких монографий по данному предмету.
Следующим утром, проходя по Большому Залу в надежде отыскать что-нибудь на завтрак, кроме того, что принесли ему в прихожую — кружки кофе, достаточно крепкого, чтобы дубить шкуры, горшка совершенно остывшей кукурузной тюри и маринованной головы здоровенной озёрной рыбины — проходя по Большому Залу, уставленному грубой и массивной мебелью, на или в которой великаны могли сидеть, хоть скрестив ноги, а люди размером поменьше — даже лагерь разбить; увешанному ржавыми и не очень ржавыми дротиками на оленей и на кабанов, пружинными ружьями и капканами, истрёпанными и изодранными с давних времён знамёнами, косматыми и полысевшими шкурами, которые запросто могли бы оказаться (как подумал доктор после) содранной с врагов кожей — проходя по Большому Залу, Эстерхази услышал низкий бубнящий голос, как видно, исходящий из комнаты с открытой дверью; он машинально заглянул туда и замер.
Это явно была часовня (или явная часовня), а внутри, перед скудной паствой, кто-то отправлял Божественную Литургию. Или, воспользовавшись распространённым в другом аспекте Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви выражением, кто-то служил мессу. Ну что ж, у Дома Попофф имелся свой капеллан, хотя князь и не казался особо набожным. И этот капеллан ежедневно отправлял службы. Ну, почему бы и нет. Хотя немного удивляло то, что дверь часовни почти тут же притворили перед его, Эстерхази, лицом. Тем не менее…
На необъятной кухне, где немного удивлённые работники выдали доктору такую городскую снедь, как сковороду, бекон и яйца, обжаренный хлеб с гусиным жиром (он отказался от шкварок, по крайней мере, на завтрак), и чашку «слабого» кофе — он был достаточно крепким, чтобы прийтись по вкусу Гусарам Смерти[21], чей кофе славился крепостью — в уголке этой огромной кухни доктор Эстерхази позволил своему уму вернуться к сцене в маленькой комнате. Возможно, капеллан — какой-то безграмотный поп сомнительной квалификации и вот почему было нежелательно, чтобы гость его увидел или даже невзначай о нём упомянул. Что ж, вполне понятно — но, в таком случае, раз Эстерхази не знал этого клирика, отчего же чувствовалась такая уверенность, что священник, по крайней мере, частично знаком ему, хотя лица его разглядеть не удалось.
20
Манильская сигара — сорт сигар с обрезанными концами, также распространённая в районе Альп длинная, не очень толстая сигара с мундштуком-соломинкой и тонкой лучинкой, которая проходит по центру начинки от одного конца до другого, выглядывая из соломинки-мундштука (она вынимается перед курением и используется для разжигания сигары).
21
Гусары смерти — в 1741 году Фридрих II Прусский приказал сформировать 5-й гусарский полк, получивший чёрную форму и шапку, украшенную черепом с костями.