Членство в клубе было пожизненным. Устав добровольного выхода не предусматривал. Вопрос в том, как отнесутся другие к его уходу.
И что предпримут.
– Приехали! – радостно оповещает Славик.
Они выгружаются. Прохор идет ко второму джипу. Он любит покомандовать “мазилками”. И расставлять людей по секторам – его задача. Ошибиться тут нельзя, живо попадешь под пули своих.
В светлой июньской ночи объект хорошо виден. Не жилой, группа зданий производственного назначения. Жилья поблизости нет, можно бы работать и без глушителей. Но устав есть устав – раз проигнорируешь, и пошло-поехало…
– Что здесь? – спрашивает Ваня. Вполголоса, хотя до зданий далеко – дичь не вспугнуть. Ни крупную, ни мелкую.
Пока дружок разъясняет ему диспозицию, оба готовят оружие.
– Птицефабрика была. – Полухин радостно возбужден, голос подрагивает. – Стоптали ее ножки Буша. Большие устояли, а эта ёкнулась. Крыс – немерено. Во-он видишь, из красного кирпича… да нет, левее… во-во, там подмокших комбикормов осталось невывезенных – крысам еще лет на сорок хватит… даже днем так и шныряют… А вон там – логово. Голов пять, не меньше…
– Сомнительно… От жилья далековато… Что им тут делать? Крыс жрать?
– Разведданные точные. Цветметаллы ковыряют. Что по верхам, давно собрано – так из земли кабеля тащат, из стен тоже… Ну и в деревне шуруют, три кэмэ всего… Кстати, весной там девчонка пропала, шестиклассница… Плохо. Плохо дело, если Славик редшл пришпорить его таким дешевым приемом. Неужели Ваня так расклеился и это так заметно? Или совпадение? Эта балаболка редко задумывается над словами…
А Славик говорит мечтательно:
– Пять голов…
Да уж. Пять правых ушей – норма мастера. Только где тебе, малохольному… Это не в “Квэйк” резаться. Славик словно читает мысли:
– Прикроешь спину?
Ваня кивает. Не пускать же его одного в логово… Сам Ваня лишь так и ходил – в одиночку.
Подходит Прохор с “мазилками”, все готовы.
– Веди, Сусанин!
Славик, раздуваясь от гордости и важности, ведет.
Мысленно считает очки и уши.
Он не знает, что эта охота для него – последняя.
Глава 4
– Хайле*, Даниэль! – рука ,быстро чертит в воздухе непонятный знак – не то приветствие, не то никому не известный иероглиф. – Я ждала тебя, брат…
– Хайле, Адель! Я вернулся…
* Не надо ассоциировать приветствие “Хайле!” с поганым нацистским “Хайль!”.
– Ты видел это?
– Адель… Ты же знаешь, кому дано видеть это… Но , Гавриил видел. И держал в руках.
– И?..
– Он умер…
– Сам?!
– Как же он мог еще умереть?.. Он устал… И почти все забыл… Я хотел убедиться наверняка – и взглянул его глазами… Он вспомнил все – и умер. Сам… Я думаю, он давно хотел умереть, но забыл и это. Кстати, сестра… Тебя – он помнил. Смутно, но помнил.
– Хайле, Гавриил! – Два голоса слились в прощальном приветствии.
Они помолчали.
– Что со Стражем, Адель?
– Страж встал на Путь. Как раз сегодня он встал на Путь.
–Встреть его, сестра… Встреть и проведи – проведи, если сможешь, с Любовью… Это тяжелый Путь.
– Я не знаю Любви, Даниэль. Мне не дано Любви. Я послана не Любить…
– Тогда попробуй дать Любовь хотя бы ему… Бездна все-таки будет меньше – даже если тянуться через нее с одной стороны.
– Я попробую, брат…
– Что Мертвые?
– Мертвые готовы. Она мертва – и не знает этого. Он еще жив – и тоже не знает. Он умрет сегодня.
– А Царь?
– Царь еще не наречен… Завтра он пройдет Испытание – и станет Царем.
– Кто наречет его?
– Я! Адель, посланная, чтобы Победить!
– Знаешь, Адель… Ты удивишься… Царь … Мне его жалко…
Она удивилась.
У них были одинаковые глаза – поразительного, небывало-синего цвета.
А в остальном были они не похожи.
Пуля ударяет в хребет.
Тело дергается, скребет конечностями по земле. Телу хочется жить. Жить ему недолго, последние мгновения растягиваются в вечность. Вот и вся загробная жизнь…
Агония затягивается.
Ваня стреляет в голову.
Крыса мертва.
Ваня удивляется себе, своему инстинктивному выстрелу – слишком дороги ремингтоновские “0.22 магнум”, чтобы тратить их на добивание. На добивание крыс.
Тем более чужих крыс.
Но крыс мало, хреновый разведчик из Полухина. Крыс почти нет. И это странно. Неожиданно побывали деротизаторы? С какой радости? Кто станет оплачивать очистку от грызунов фабрики-призрака? Хвостатые дожрали комбикорм и дружной армией двинулись в поход? Говорят, такое бывает… Или что-то стряслось с генераторами? Со всеми сразу? Невероятно…
Газовых гранат они больше не используют. Вместо них – привезенные Ваней из Англии генераторы. Гораздо удобнее. Крыс выгоняет ультразвук. Слабый, на человека не действует. И это хорошо – крупная дичь невовремя не полезет. Пульки крохотные, работать надо филигранно – а то подранок уйдет далеко. Или вообще уйдет. Такой риск не нужен. Лучше брать тепленьких, на лежке.
В логове.
Подтягиваются остальные – злые, разочарованные. С такой охотой до гроссмейстера как до Китая на карачках. Прохор набрасывается на Славика:
– Ты куда нас привел, пидор гнойный?! Что за херня?! Да я дома, в своем подвале, больше настреляю – через день после потравы! Эльдорадо он нашел, мудила грешная…
Заводит сам себя, напирает на сжавшегося Славку. Кажется, готов схватить за грудки, ударить…
Ваня придвигается. Ни к чему такие эмоции, совсем ни
К Чему.
Когда в руках оружие.
– Значит, так, – рубит Прохор, – в логово вместо этого педрилы иду я.
Ваня шагает вперед. Бросает коротко:
– Окстись!
Педагоги трудились не зря, но северные словечки в его оксфордской речи изредка проскакивают. В такие моменты.
Меряются взглядами. Остальные отступили – не дыша.
Прохор отворачивается. Отходит, кроя по матери все и всех – от майора Мельничука до отдаленных потомков Полухина. С остервенением бьет ногой по добитой Ваней крысе – крысиный труп улетает. Вместе с хвостом. Матерный ураган подходит к двенадцати баллам Бофорта.
Но о Ване и его матери – ни слова.
Ваня молчит.
Прохор его тревожит, и началось это давно. Ваня все сильнее подозревает, что Прохор никогда не относился к очистке как к работе – тяжелой, поганой, но необходимой. Просто Прохору это нравится.
Нравится убивать.
Фонари укреплены над стволами – вместо снятой оптики. Но выключены. Рано. Фонари потом – ослепить, парализовать дичь.
Славик и Ваня идут в темноте. Бесшумно. В инфрасвете кирпичный лабиринт кажется еще гнуснее. Ваня недоумевает – почему логово в подвале? Ведь свободна вся фабрика… Лето, тепло… Закрепившаяся до стойкого рефлекса тяга к подвалам? Хм… Что-то многовато странного на сегодняшней охоте. С самой встречи с Мельничуком… Или Полухин и тут напортачил? Логово не здесь?
Ваня недоуменно думает, чего ему хочется больше: чтобы Славик не ошибся или наоборот…
Азарта нет. Боевой злости нет. “Везерби” в левой руке кажется тяжелее.
С тревогой отмечает, что опять задумался об уходе из “Хантера”. Отставить! Не расслабляться! Не время! Дичь опасная, с такими мыслями недолго словить перо… Или кирпич в затылок… Тем более – пять голов…
Непрошеные мысли все равно лезут в голову.
Ничего придумать он не успевает, Славик дважды легонько толкает в плечо. Бесшумные сигналы давно разработаны:
Здесь!
Логово!
Дверь. Мертво вросшая в земляной пол, но полуоткрытая – пролезть можно. За дверью – тишина и темнота. Что, впрочем, ничего не значит. Они снимают приборы ночного видения, аккуратно убирают в подсумки – в ближайшее время не потребуются. Свет белой ночи откуда-то сочится, они ждут, пока глаза привыкнут. Пора. Славик готовится к броску, поворачивается к Ване. Их поднятые ладони легонько соприкасаются – ритуал, “ни пуха ни пера” в бесшумном варианте.