С полминуты стоял победитель неподвижно, не спуская с неё сверкающих глаз, сердито фыркал и тряс рогами. Подойдя затем к дереву, он взглянул на Мак-Леггана, как бы говоря: «Видел? Так отделаю я и тебя, если ты спустишься вниз и тронешь меня!»
Бок и шея его были ранены, но он не обращал на раны никакого внимания. Видно было однако, что он устал, так как он не пытался больше сбросить Мак-Леггана с дерева.
— Молодец! — сказал Мак-Легган, вытирая слезы, выступившие у него на глаза от смеха.— Никогда не думал, что олень может так отделать пантеру!
Олень с полным пренебрежением отнёсся к этому комплименту и, повернувшись к имуществу Мак-Леггана, смотрел на него, раздумывая, очевидно, нельзя ли ещё его как-нибудь попортить.
Конечно, можно! Вот там блестит жестянка с патокой. Он бросился к ней и, несмотря на крики Мак-Леггана, так хватил её копытом, что пробил огромную дыру, откуда тотчас же забулькала желтовато-коричневая густая жидкость. Олень с изумлением посмотрел на жестянку и затем с пренебрежением ткнул её рогом. Один из отростков рога проткнул стенку жестянки насквозь. Поспешно подняв вверх голову, олень попытался подбросить жестянку на воздух.
Но, к великому его удивлению, она осталась висеть на роге. Густая и липкая жидкость хлынула из неё потоком, окатив ему голову, уши и морду. С негодованием затряс олень рогами. Из жестянки вытек новый сладкий поток патоки. Патока залила ему всю шею и раненый бок. Видя, что ничтожная, но крайне упорная вещь не хочет расстаться с ним, он склонил рога к земле и с негодованием ударил жестянку задним копытом, пробуя сбить её. Но попытка эта кончилась полной неудачей, и он с бешенством принялся рыть землю копытами. А патока тем временем продолжала литься из жестянки и покрыла густым слоем листья, стебли и землю. Олень, подняв вверх голову, оглянулся кругом с растерянным видом, как бы впервые в своей жизни теряя веру в собственную свою доблесть и силу.
Мак-Легган взвизгивал от восторга. Уцепившись крепко руками и ногами за ветку, чтобы не упасть, он покатывался со смеху. Когда звуки этого смеха донеслись до слуха оленя, он подошёл к дереву и взглянул вверх, но не с яростью, как раньше, а с упрёком.
— Проваливай! — крикнул Мак-Легган.— Ты уморишь меня от смеха.
Глаза оленя сверкнули, и он сердито потряс рогами. Не успел он тряхнуть ими, как жестянка, пустая на этот раз, глухо стукнулась об его рог. Огонь в глазах оленя сразу погас, и он судорожно метнулся в сторону. Жестянка опять стукнулась. Олень метнулся снова и с бешенством потряс головою. Жестянка застучала громче. Мужество доблестного борца, которого не могли устрашить ни соперник, ни пантера, ни даже человек, испарилось, как вода. В паническом ужасе бросился он в кусты. Жестянка продолжала стучать, и олень мчался всё быстрее и быстрее.
Мак-Легган, уставший от смеха, спустился с дерева и занялся осмотром своих исковерканных припасов. Всё было истреблено, кроме топора.
— Спасибо, что хоть топор мне оставил,— сказал он.— Впрочем, я не сердился бы на тебя, если бы ты уничтожил даже топор! За такое представление можно заплатить вдвое больше, чем я заплатил.
ПТИЧИЙ ОСТРОВ
Далеко в стороне от пути, по которому ходят суда, в самой пустынной северной части Атлантического океана, поднимаются к бледному, неприветливому небу чёрные скалы небольшого острова. Окружённый неумолчным грохотом прибоя, островок этот дрожит от криков бесчисленных стай морских птиц.
Почти весь остров состоит из камня — серых зубчатых скал, тяжело громоздящихся друг на друга, и одного высокого обращённого на восток утёса, изрытого трещинами и впадинами. Только на южной стороне острова вместо камня — песок. Здесь в холодном туманном июне появляются пучки жёсткой травы, слегка окрашенной в зеленоватый цвет.
На этом уединённом и бесплодном клочке земли, которого избегали даже китоловы из-за окружающих его вероломных рифов, не было, конечно, людей. Тем не менее он весь был наполнен шумом и гулом бурной жизни, так как морские птицы считали его раем. Каждый фут его почвы, все его скалы и пески были населены миллионами тупиков, поморников, чистиков и полярных чаек, заглушавших своими хриплыми пронзительными голосами даже гром прибоя.
Каждое пернатое племя занимало отдельную часть острова. Тупики, или морские попугаи, как их называют матросы за их большой крючковатый клюв, заселили песчаный откос. Там они устраивали свои гнезда в глубоких норах, защищённых от нападения хищных поморников и полярных чаек. Чистики захватили один из скалистых углов острова и сидели прямо, тесными рядами, как крохотные пингвины. Каждая пара их, уединившись от другой, занималась своим единственным драгоценным яйцом. Неподалёку от них расположились шумными стаями крупные, хищные, с чёрными спинами, морские чайки. Их вопли и дикие крики сливались в оглушительный концерт. А поморники, или, как их называют, ванны, не столь многочисленные, как другие обитатели острова, занимали более низкие уступы и трещины скал под колонией тупиков. Это место им нравилось больше всего. Они не хотели и не умели рыть нор, подобно маленьким смешным тупикам, и слишком ценили свои драгоценные яйца, чтобы нести их на узких открытых выступах утёса, где не хватало места для устройства настоящих гнёзд. Словом, они поселились там, где им хотелось. Полярные чайки, чистики и тупики — все они также были уверены, что занимают лучшую часть острова, и чувствовали себя вполне довольными.
Самыми слабыми в этом многочисленном царстве пернатых были тупики. Но у них были другие качества, заменявшие недостаток роста и силы. Они умели рыть для своих гнёзд глубокие норы, где их яйца и птенцы были в полной безопасности от нападений поморников и морских чаек. Каждый клочок песчаного берега был изрыт их жилищами. На дне каждой норы находилось или одно большое яйцо, или довольно странный птенец с огромной головой, громадным клювом и ненасытным аппетитом. К концу июня большинство из них уже вылезло из яиц. У входа каждой норы сидел на страже один из родителей, тогда как другой ловил рыбу, чтобы наполнять ненасытную утробу своего птенца. Эти серьёзные и странные птицы сидели прямо, неподвижно, бесконечными рядами, охраняя свои дома. Их спокойный, деловой вид был так непохож на шумное поведение остальных птиц.
Слева от страны тупиков, где скалы сразу обрывались, находилась наполненная землёй расселина, в которой можно было устроить только одно гнездо.
Поселившаяся здесь семья тупиков была отделена от других, так как её жилье находилось в восьми или десяти футах от гнезда её сородичей. Из большого единственного яйца благополучно вылупился птенец с почти постоянно открытым клювом. Несмотря на заботы своих родителей, он был всегда голоден. Как водится, его отец сидел на страже у входа в нору, а мать отправилась ловить рыбу за белой полосой прибоя.
Тупик — странная и занятная птица. Туловище у него белое снизу, черновато-бурое сверху с грязновато-серой полосой на шее. Ноги перепончатые, как у утки, крепкий, как у пингвина, хвост, очень небольшие, но сильные крылья и круглая голова. Зато клюв страшно смешной: изогнутый, как у попугая, длинный и высокий, он кажется тяжелее и больше головы. Кроме того он снабжён, неизвестно для какой цели, роговыми пластинками. Над каждым глазом тупика торчит небольшой рог, похожий на бородавку. А в каждом углу клюва, в том месте, где он соединяется с колеёй головы, виден ярко-красный, сморщенный и мясистый придаток, похожий на крохотную розу. Клюв этот, конечно, пригоден для рытья земли и рыбной ловли, но странные наросты совершенно бесполезны и только уродуют его.
Над уступами утёса, над белой пеной прибоя, над свинцово-серыми волнами громко хлопали бесчисленные крылья больших морских чаек и поморников. Туники старались летать как можно меньше. Быстро и прямо неслись они от своих гнёзд к морю, хватали рыбу и с добычей возвращались домой. На всём пространстве их небольшой колонии, на изрытой норами южной части острова, всё было тихо. Слышны были только хлопанья крыльев трёх или четырёх морских хищников, смотревших, кого бы ограбить.