— Пойди сюда, сэр! Пойди сюда, волк! — сказал он ласково, протягивая животному руку.
«Волк!» Этот звук был знаком Единственному. Медленно махая хвостом, он подошёл к человеку и в ожидании ласки просунул свою большую голову под руку Тимменса. Ему нравилась, конечно, свобода, но он начинал чувствовать себя одиноким. Тимменс хорошо понимал животных. В голосе его чувствовалась доброта и сознание своей власти. Прикосновение руки его было нежное, но в то же время твёрдое и решительное. Единственный понял, что этому человеку следует повиноваться, как Томми. Когда новый хозяин приказал волку лечь, он тотчас же повиновался и покорно лежал до тех пор, пока Тимменс стряхивал сор со своих волос и с сапог, вытирал листьями окровавленные руки и собирал разбросанные капканы и ружье. Затем он вынул из кармана большие завёрнутые в газету бутерброды со свининой и предложил один из них своему странному товарищу. Единственный не хотел есть, так как желудок его был набит прекрасной бараниной, но, считая, вероятно, невежливым отказываться, он проглотил угощение. Тимменс вытащил стальную цепь, прикрепил её к ошейнику Единственного и, сказав: «Идём», направился домой. Волк последовал за ним.
Грудь Тимменса вздымалась от волнения. Что значила потеря одной собаки и полдюжины каких-то овец в сравнении с таким чудным пленником, которого, можно сказать, взял голыми руками! Он не мог не признаться, конечно, что своим торжеством он был обязан какому-то сходству своему с прежним хозяином волка. Некоторую тревогу он чувствовал лишь при мысли о том, как поведёт себя зверь, когда придёт в посёлок. Пока животное это было кротко, как ягнёнок, но Тимменс не забыл судьбы собаки Джо Андерсона, и в душе его возникли сомнения. Он осмотрел цепь и ошейник Единственного и, к своему удовольствию, убедился, что всё было очень, прочно.
День склонялся к вечеру, когда Тимменс и волк вышли из лесной чащи на покрытое пнями пастбище перед посёлком. И здесь, когда они шли по лугу, принадлежавшему Биллю Смиту, с ними случилось удивительное происшествие.
Всю свою жизнь привык Тимменс иметь дело с быками, и смирными и злыми. И никогда ещё не бывало, чтобы хоть один из них на него набрасывался. Несмотря на это, он нисколько не был удивлён, когда из-за чащи тополей выскочил вдруг рыжий с белой мордой бык Смита и, наставив вперёд широкие рога, бросился на человека. Тимменс вспомнил, что этот бык, известный своим злобным нравом, был приставлен к стаду Смита, чтобы защищать его от нападения. Вокруг не было ни одного дерева, за которым можно было бы укрыться. Нигде не видно было ни одной палки. А пристрелить такого ценного породистого быка Тимменс не решался.
— Чёрт! — пробормотал он недовольно.
Выпустив из рук цепь Единственного, он пустился бежать, размахивая руками и сердито крича на быка. Но тот был слишком туп и не понимал, что обязан повиноваться. Он нёсся очертя голову, как лавина. Смущённый Тимменс прыгнул в сторону и бросился прямо к лесу, надеясь при помощи этой хитрости увернуться от своего преследователя. Волк, оставшись один, не обращал никакого внимания на коров, думая, вероятно, что они пользуются таким же покровительством человека, как и овцы. К тому же в нем проснулось сознание своего долга, а чувство это одинаково развито, как у собаки, так и у зверя. Он прижал уши, и глаза его внезапно сузились и превратились в горевшие зеленоватым огоньком щёлочки. Губы его раскрылись, обнажив большие белые клыки, и, не издав ни малейшего звука, он налетел на рыжего быка. Тимменс оглянулся через плечо. Можно было подумать, что Единственный всю свою жизнь только и делал, что охотился на быков: так страшно щёлкнули его зубы, когда он схватил огромное животное за горло. К удивлению Тимменса, бык вдруг остановился, пошатнулся и упал на передние колени. Затем под тяжестью собственного своего тела и натиска своего врага он свалился на бок. Волк отскочил и стоял, поджидая, готовый повторить нападение, если понадобится. Но никакой необходимости в этом не оказалось. Медленно поднялся большой рыжий бык на ноги и тупо оглянулся кругом. Кровь хлынула у него из морды. Он покачнулся и рухнул мёртвым на землю. А Единственный, махая хвостом, как собака, подошёл к человеку, надеясь получить от него одобрение.
Тимменс с сожалением смотрел на убитого врага. Погладив по голове своего защитника, он поспешно схватил цепь и медленно проговорил:
— Должен сознаться, товарищ, что ты спас мою шкуру. Бык этот был действительно злой и набрасывался на всех безо всякого повода. И всё же тебя потребуют к ответу. К тому же, думается мне, такого ягнёночка, как ты, и небезопасно держать в доме.
Единственный ласково замахал хвостом. Человек и зверь пошли дальше. Тимменс, погружённый в глубокие мысли, шёл с опущенной головой. Увидя на дороге удобное бревно, он сел на него и приказал волку лечь у своих ног. Вынув из кармана оставшийся бутерброд, он разломал его и скормил зверю, кладя по кусочку в его окровавленную пасть. Затем, обратившись к нему, он твёрдо сказал:
— Товарищ, помочь тут ничем нельзя... Билль Смит притянет меня к суду за убийство своего быка, и мне придётся заплатить немало денег. Бык был породистый и привезён издалека. Смит никаким словам не поверит и скажет, что я нарочно спустил тебя, чтобы спасти свою шкуру. Да, чёрт возьми! Не очень-то тебя любят в этих местах, и, если мне не удастся присмотреть за тобой, кто-нибудь прикончит тебя, товарищ. Мы должны держаться друг друга, ты и я. И то правда, поладили мы с тобой хорошо, а всё-таки оставить тебя здесь нельзя, и вот я решил написать Силлаби и Гопкинсу и дать им знать, что ты нашёлся, товарищ. Надеюсь, денег, которые они уплатят мне, хватит, чтобы разделаться с Биллем Смитом.
Так он и поступил. Через две недели Единственный и Томми снова увеселяли публику, а посёлок Одинокой горы по-прежнему живёт спокойной жизнью.
ЛЕСНЫЕ ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛИ
Голубой сентябрьский полдень. На лугах тепло и ясно. В лесной чаще — прохладные сумерки.
Немного в стороне от других деревьев стоит высокий дуб. Его вершина давным-давно расщеплена ударами молний. Одна из его уродливых и сучковатых веток, покрытая редкой листвой, тянется кверху, открывая в стволе круглое тёмное отверстие. Жизнь ещё упорно держится в наружных слоях дерева и в его грубой, шероховатой коре, но сердцевина его давно уже гниёт. Круглый вход у самого почти основания ветки, проделанный в живых ещё слоях, ведёт в самые недра лесного великана. На противоположной стороне, выше первого входа, находится второй, ведущий туда же. При тусклом свете, проникающем в дупло через оба входа, можно разглядеть кучку сладко спящих на дне его маленьких, покрытых рыжевато-бурою шерстью созданий.
Сладко дремлет лес, обласканный полуденным теплом, и всё кругом тихо и безмолвно. Но вот тишину нарушают звуки приближающихся шагов. Трещат под ногами сухие ветки. Шаги эти, конечно, человеческие. Ни одно живое существо, кроме человека, не осмелится так грубо и беззаботно нарушать тишину природы. Все дикие обитатели леса, от медведя до мыши, ходят всегда осторожно, крадучись, стараясь всё видеть и быть невидимыми, заниматься охотой и избегать охотников.
Среди высоких тенистых деревьев движутся двое: рослый широкоплечий лесник с топором в руке и тоненький, худенький мальчик с лёгким ружьём. Особенно шумит лесник, обутый в тяжёлые сапоги и широко шагающий. У мальчика на ногах мокасины, и он идёт беззвучно, как индеец. Его быстрые голубые глаза зорко всматриваются в каждый куст, в каждый пень, в каждую ветку, надеясь подметить какую-нибудь лесную тайну.
Поравнявшись с разбитым молнией дубом, мальчик остановился и посмотрел наверх.
— Хотел бы я знать, кто живёт вот в этой дыре, Джеб? — сказал он.
Лесник тоже поднял голову.
— Это беличье дерево,— ответил он.
— Беличье дерево? — повторил удивлённо мальчик.— Как будто не всякое дерево беличье, когда кругом прыгают белки?