«Черта с два! Сара моя. Она не вещь». К этому моменту я чувствовал себя таким слабым и одиноким, что заплакал. Сара, свернувшись, спала в углу комнаты. Как ребенок. И как мудрая женщина, которая была старше любого из нас и видела все виды предательства. Я надел пальто. «Пока». Выйдя, я не мог поверить, что светит солнце. Город был темным, полным пустых мест, где ничто не может выжить. Я бродил несколько часов и уснул на парковой скамейке в Ярдли-Вуд. Когда я вернулся в дом, Микки и Сары не было. У меня оставалось немного денег с прошлой ночи, так что я купил четыре банки пива и выпил их. В темноте мне казалось, что комната пуста. Будто меня в ней нет.
На следующий день Сара вернулась. Она ждала меня на заднем дворе, а глаза ее были такими же странными, как и тогда, рядом с магазином игрушек. Когда я взял ее на руки, она замурлыкала. Сара никогда не мурлыкала. Я вытащил кусочки старых листьев и веточек из ее темной шерсти. А несколько дней спустя на одной из улиц Бальзальской Пустоши я увидел Микки. Она была одна. Была почти Полночь. Когда я подошел ближе, я разглядел свежую царапину на ее левой щеке. Она сжала меня в объятиях.
— Рада тебя видеть, — сказала она. — Я здесь ненадолго. Он отправляет меня в Лондон.
— Отправляет тебя? — Я посмотрел на ее лицо. Новая косметика. Новые духи. Царапина.
— Ага. Я работаю на него. Есть два типа мужчин, Шон. Ублюдки и еще большие ублюдки.
Я сжал ее руку. Мы поцеловались на прощание — нежно, так, как целуются те, кто дорог друг другу. Я прикоснулся к ее щеке.
— Это сделала Сара?
— Что? — Микки рассмеялась. — Боже, нет. Это он. Джеймс.
Внезапно она напряглась.
— Вон он идет. Проверяет меня.
Это был упитанный мужчина средних лет с короткой стрижкой, похожий на братца Тука из сериала про Робин Гуда. Я подошел к нему и сказал: «Слыхал, что на этой неделе у тебя открывается еще одна пара ног». Он не понял. Это был последний раз, когда я видел Микки. Пару дней спустя владелец дома, где я жил, нанял кого-то, чтобы выкинуть мое барахло и заложить кирпичами окна и заднюю дверь.
Несколько ночей я провел на улицах. Даже летом по ночам холодно. Весь этот бетон промерзает, как большой холодильник. И вспоминается мать, как я нашел ее мертвой. Мне очень нужно было безопасное место. Не еще одна нора. Так что я пошел в городское общежитие Армии Спасения и мне дали комнату. Простые правила: никакой выпивки, никаких наркотиков, никаких животных. Все нарушали первые два правила и вылетали оттуда.
Я думал, что Сара сможет продержаться пару дней, пока я не найду кого-нибудь, кто будет за ней присматривать. Но я все время был пьян. Прошлое шевелилось во мне, как опавшая листва. Сестра. Мать. Все эти мужчины. Микки. Я получал валиум от одного из парней в общежитии в обмен на обычные вещи. Все было как в тумане. Я отправился на ту квартиру, где мы с Микки жили в самом начале. Въехали двое новых людей, но одна из подруг Микки, Дженис, все еще жила там. Я уговорил ее взять Сару на некоторое время. Дал ей немного денег на кошачью еду. Все было нормально. Только Сара пропала, и я не мог ее найти.
Я искал весь день и всю ночь. А сразу после восхода, когда снова начинают шуметь машины, я нашел ее. Она хотела этого. Это было в Нечеллз, в том микрорайоне с детской площадкой. Как только я пришел туда и увидел холодный солнечный свет, вспыхивающий в верхних окнах блочного дома, как сигнал бедствия, я все понял. Сара была на низком деревянном заборе, огораживающем одну сторону автостоянки. Она была прибита к нему гвоздями за шею и лапы. На заборе виднелись следы засохшей крови, почти черной. Мухи ползали по спутанной потускневшей шерсти. Глаз у нее не было. Но я видел ими внутри своей головы. Вблизи запах становился невыносимым. Меня стало рвать, и мне пришлось уйти. Стоянка была пуста. Ни один человек в здравом уме не стал бы на ней парковаться.
Далеко не сразу я смог заставить себя вернуться к забору и выдернуть гвозди. Ее задние лапы остались вытянутыми, будто она летит. Она была холодной. Рядом валялась плюшевая игрушка. Мухи ползали по моим рукам, я хотел кричать, но не мог открыть рот. Я отнес Сару на стройплощадку за домами, бросил ее в котлован и набросал сверху немного земли. Потом я пошел обратно на детскую площадку, сел на скамейку и принялся ждать. Тем утром было облачно. Но в этот момент появилось солнце и высветило все — так ярко, что улицы стали казаться ненастоящими.
Где-то вечером из ближайшего блочного дома вышли несколько ребят и стали играть в футбол на автостоянке. Я насчитал восьмерых. Самому младшему было около пяти, старшему — девять или десять. Когда стало темнеть, некоторые ушли в дом. Затем к игре присоединились еще двое. Более взрослые ребята были активнее. Все они были неопрятными. Все белые. У некоторых на лицах были видны пластыри и синяки. Мне стало интересно, сколькие из них были избиты или изнасилованы взрослыми, с которыми они жили. Сколько никому не нужных слез прочертило эти бледные бессмысленные лица. Потом я встал, прошел к стене, разделяющей детскую площадку и автостоянку, и взобрался на нее. Дети перестали играть и повернулись посмотреть на меня. А я стал смотреть на них. А потом я запел — высоким тонким голосом, который слышал лишь однажды. Как крик издалека. Из места, где плач никогда не прекращается.
Они пошли ко мне. Медленно, будто двигались под водой. Я прошел по краю стены, спрыгнул и стал пятиться — и все еще пел. Они шли за мной между блочных домов. Их лица были невыразительны, а глаза пусты, как будто они смотрели телевизор. Во главе колонны я прошел на стройплощадку и перепрыгнул ближайшую траншею. Вдоль этого края были насыпаны кучи песка и земли и стояли штабеля кирпичей. Я стоял там с открытым ртом, выпуская звук наружу. Дети смотрели мне прямо в глаза. Самый младший шел первым. Я уже убрал деревянную ограду. Они молчали. Девять детей. Девять жизней.
Когда все они оказались в траншее, я стал забрасывать их кирпичами. Они не сопротивлялись, многие даже не двигались после первого же удара. Мне казалось, что я плачу, но я не плакал. Так же, как и они. Я просто пел. Потом я засыпал их песком и землей, пока их не стало видно. Я чувствовал, что какая-то часть меня оказалась похоронена вместе с ними. Я продолжал кидать землю, пока полностью не забросал траншею. Потом я вернулся в общежитие и проспал весь день.
Все это схемы. Ты должен закончить то, что начал. Выровнять все.
Сделать гладким. И разрыхлить.
После этого я уехал из Мидленда. Добрался автостопом до Лондона. Город полон бездомных подростков вроде меня» но я прорвусь. Вы знаете, что у каждого из индейцев было животное-тотем, дух? Иногда у всей семьи был один тотем, иногда у целого племени. Сколько жизней являются частью меня? Закончу ли я свои дни в постели или на крыше машины с ножом в шее? Я умею добывать еду и содержать себя в чистоте. Мне нравятся люди, но они не нужны мне. И я никогда не буду кому-нибудь доверять. Мои когти спрятаны. Глубоко внутри меня.