Вера вздохнула.
— Как это хорошо, — тихо сказала она. — Продолжайте. Это так интересно.
— Вы знаете — Перовская способна на героические подвиги. Вот теперь, совсем недавно, она узнала, что жандармы повезут кого-то в ссылку. Она решила освободить несчастного и дать ему возможность бежать за границу. Она собрала деньги, подготовила трех сочувствующих ей молодых людей помочь ей. Один из ее товарищей переоделся в офицерскую форму. Они взяли телегу и поехали по тому тракту, но которому должны были везти арестанта. Когда увидели бричку с жандармами, они выскочили из телеги и тот, кто был одет офицером, стал поперек дороги и крикнул: «Стой!» Ямщик остановил тройку. — «Куда едешь?.. Кого везешь?..» — Жандарм взял под козырек и ответил: «Еду с арестантом по приказанию начальства в Новосибирск». Тут другой товарищ выстрелил в жандарма, но промахнулся. «Что?.. Что тут такое?», растерянно крикнул жандарм. В него выстрелили еще раз, и он опалился внутрь брички. Тройка помчалась.
— Боже мой… Значит, они не освободили арестанта…
— Нет… Не удалось… По как была взбешена, как бранилась тогда Софья Львовна! Она кричала: «Позорная и постыдная неудача для революции!.. Давать промах, стреляя в двух шагах!.. Я не промахнулась бы!.. Шляпы, а не мужчины!.. Надо гнаться дальше, а они попрятались в кусты… Бежали!.. Проворонили!.. Сколько товарищеских денег потратили зря!». Мне говорили, она была страшна в эти минуты гнева.
— Да-а…
— Перовскую арестовали. Она попала в процесс 193-х, была судима и оправдана… Дед — министр народного просвещения, отец был Петербургским генерал-губернатором, дядя покорял и устраивал Среднюю Азию.
— Я знаю… Я слышала это…
— Как было осудить ее? С ней считались…. Она вошла в кружок Чайковского, стала вести пропаганду среди рабочих, попалась, была арестована, но обманула полицию и бежала.
— Да… Это я понимаю. Она работает! А мы?.. танцуем!.. Мечтаем выйти замуж, на коньках катаемся. Сплетничаем… Где же Соня теперь?..
— Под большим секретом… Ну да вы сами понимаете. Она здесь!..
— Как?.. В Петербурге?..
— Да. Она живет под именем Марины Семеновны Сухоруковой.
— Вы видитесь с ней?
— Да.
— Скажите ей про меня… Все, все скажите ей… Про матроса. Скажите ей, как я ее понимаю, как сочувствую ей. Как хотела бы помогать ей в ее работе. Если можно… Может быть, она и меня научит, как нужно делать добро, работать для народа.
— Хорошо… Я ей скажу. Вы знаете, она совсем необычная, особенная, чудная девушка.
— Так непременно устройте, чтобы мне с ней повидаться, — волнуясь, повторила Вора, останавливаясь у подъезда своего дома. — Мне так хочется научиться служить своему ближнему, работать, чтобы не быть кисейной барышней.
— Есть… Постараюсь, — сказал, вытягиваясь и прикладывая руку к козырьку фуражки, Суханов.
Вера открыла тяжелую стеклянную дверь. С лестницы пахнуло теплом и уютом. Суханов увидел мрамор ступеней, красный ковер. пальмы, мраморную статую, вздохнул и пошел, позванивая коньками, к Литейному.
Х19-го ноября 1876-го года в третьем часу дня Великий Князь Николай Николаевич Старший вошел в рабочий кабинет Императора Александра II. В низком и глубоком покое было темно, и на письменном столе, за которым сидел Государь, горели две свечи. Государь встал навстречу брату.
— Готов? — спросил. — Дай я благословлю тебя.
Государь благословил и обнял Великого князя. Потом они стояли друг против друга, серьезные и задумчивые. Оба знали, что такое война. Оба изучали военное дело. Они сознавали ответственность минуты. Еще никто, кроме них, не знал, что война решена, что то, что сейчас делают, — уже объявление войны в их сердцах. Сосредоточить армию подле Кишинева, послать своего брата командовать ею — решиться на все это Государю было очень тяжело.
Вчера вечером у княжны Екатерины Михайловны Долгорукой в семейном кругу за чайным столом княжна с обычной грубостью сказала Государю:
— Ты думаешь — оценят?.. Твой благородный шаг, оценят?.. В Морском клубе остряки пустили крылатое слово. Чеканить будут медали для Кишиневской армии с надписью «Туда и обратно». Вот тебе оценка этих людей движения твоего чистого и благородного сердца!
Государь это знал. Но он знал и то, что княжна не могла простить обществу отношения к ней и всегда старалась сказать что-нибудь дурное про петербургский свет. Знал Государь и то, что многие недовольны его заступничеством за славян.
Он стоял теперь молча, как будто снова взвешивая то, что решился сделать.