Но при этом нужно заметить, что содержание сочинения не вполне соответствует заглавию: здесь нет истории заговора. Мы напрасно хотели бы узнать, кому принадлежала первоначальная мысль об устранении Павла от престола, когда и каким образом она родилась, кто руководил отдельными попытками, о которых говорит автор, какие из высокопоставленных лиц, проживавших в Москве, посвящены были в замыслы заговорщиков, с которого времени заговор получил определённое существование и не изменялась ли его цель от присоединения или отсутствия некоторых лиц. На все эти вопросы Коцебу не даёт никакого ответа. Он ограничивается изложением одной только, так сказать, внешней стороны дела. Взгляд его вообще довольно поверхностный, и, несмотря на заявление, что «он хочет и может сказать правду, потому что имел полную возможность её разузнать», он оставляет наше любопытство не удовлетворённым.
Нельзя также умолчать о том странном впечатлении, которое производит апологетический тон этой записки. При чтении некоторых мест невольно возникает сомнение: верит ли сам автор в справедливость своих рассуждений? Не старается ли он оправдать описываемое им время монархического террора единственно из глубокого презрения к русскому народу, который, по его мнению, не иначе может быть управляем, как «железным скипетром»? Потомство, к которому обращается Коцебу, уже налицо. Оно произнесёт свой приговор. Не подлежит сомнению, что совершившееся смертоубийство не будет оправдано; но нельзя ожидать оправдания и для несчастного Павла. Софизмы и натяжки нашего автора вряд ли будут в состоянии поколебать значение неопровержимых фактов. Ещё в 1805 году один из самых ревностных поборников монархических начал, граф де Местр, вспоминая о смерти Павла, писал: «II fallait que cette mort arrivat, mais malheur a ceux par qui elle est arrivee»[136].
Кн. Алексей Лобанов-Ростовский
С.-Петербург, 6 ноября 1877 года.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
В настоящее время благоразумие не позволяет предавать печати эти листки. Я их пишу для потомства и полагаю, что труд мой не будет совершенно бесполезен. Я хочу и могу сказать правду, потому что имел полную возможность её разузнать. Чтобы внушить читателю доверие к моим словам, мне стоит только познакомить его с тем положением, которое я имел при Павле.
Император поручил мне описать во всей подробности Михайловский дворец, этот чрезмерно дорогой памятник его причудливого вкуса и боязливого нрава. Вследствие чего дворец был открыт для меня во всякое время, а в отсутствие государя мне разрешено было проникать даже во внутренние его покои. Таким образом я был знаком во дворце с каждым, кто руководил или служил, приказывал или повиновался; значение же моё не было так важно, чтобы могло внушить осторожность или недоверие. Многое я слышал, а кое-что и видел.
Моим начальником по должности был обер-гофмейстер Нарышкин[137], один из любимцев императора, человек весёлый, легкомысленный, охотно и часто в тот же час рассказывавший то, что государь делал или говорил. Он имел помещение во дворце, и как тут, так и в собственном его доме, среди его семейства, я имел к нему беспрепятственный доступ.
Графа Палена[138], бывшего душой переворота, я знал ещё за многие годы до того в Ревеле, потом в Риге, когда он там был губернатором, наконец в Петербурге на высшей ступени его счастья. С женой его я находился в некоторых литературных отношениях. Через её руки многие из моих драматических произведений проходили в рукописи к великой княгине Елизавете Алексеевне, изъявившей желание их читать. Однако, для получения верных сведений с этой стороны, всего важнее была для меня дружба моя с колл. сов. Беком[139], который был наш общий соотечественник и притом во многих делах правая рука графа.
Другой приятель, через которого я узнавал некоторые из самых интимных обстоятельств женского круга императорской фамилии, был колл. сов. Шторх[140], известный автор многих уважаемых статистических сочинений. Он был учителем молодых великих княжон, пользовался их доверием и, что было весьма важно, дружбой обер-гофмейстерины графини Ливен[141].
Князю Зубову[142] сделался я известен, ещё когда он был фаворитом императрицы Екатерины. Он оказывал мне некоторое благоволение, и нередко случалось мне в его словах подметить интересные намёки. То же позволяю себе сказать и о тайном советнике Николаи[143], этом тонком мыслителе, старом государственном человеке и доверенном лице при императрице-матери.
136
139
140
143
Барон (Германской империи) Андрей Львович Николаи (Louis-Henry de Nicolaij) р. в Страсбурге 20 декабря 1737 г., ум. в Монрепо (близ Выборга) 7 ноября 1818 г. Он сперва служил во французском министерстве иностранных дел при герцоге Шуазеле, потом был профессором логики в Страсбургском университете. В 1769 г. вызван в Россию, чтобы быть секретарём и библиотекарем при великом князе Павле Петровиче. Впоследствии — тайный советник. Вышел в отставку в 1801 году. От брака с девицей Поггенполь имел единственного сына Павла Андреевича, род. 5 июля 1777 года, бывшего долгое время посланником в Копенгагене, возведённого 28 июля 1828 года в финляндское баронское достоинство и умершего в чине действительного тайного советника.