Следующий анекдот, слышанный мной от генерал-адъютанта графа Ливена[179], бросает на императора более мрачную тень, чем все предшествующие.
Одной из обязанностей графа было писать приказы; но так как он не хорошо произносил по-русски, то обыкновенно другой адъютант, молодой князь Долгоруков[180], должен был читать вслух как приказы, так и поступавшие русские рапорты. Однажды государь сидел в Павловске на балконе; по левую его сторону стоял граф Ливен, готовый писать, по правую князь Долгоруков, который вскрыл один рапорт и начал читать, но вдруг остановился и побледнел. «Дальше!» — вскричал император. Долгоруков должен был продолжать. Это была жалоба на его отца[181]. Император улыбнулся и во время чтения несколько раз со злорадством подмигнул графу Ливену, чтобы обратить его внимание на смущение и страх Долгорукова. Когда это чтение было окончено, он взял письменную доску из рук графа и на этот раз заставил Долгорукова писать приказ, коим объявлялось повеление подвергнуть строжайшему исследованию обвинение, возведённое на его отца[182].
Если бы об императоре Павле известна была только одна эта черта, то я, не задумываясь, признал бы его за холодного тирана. Но после всего того, что так ясно рисует его характер, я не могу допустить, чтобы в этом случае было какое-нибудь злобное намерение. В минуты вспыльчивости Павел мог казаться жестоким или даже быть таковым, но в спокойном состоянии он был не способен действовать бесчувственно или неблагородно. Должно заметить, что граф Ливен был весьма недоволен своим положением. Рассказ его не может, однако, подлежать ни малейшему сомнению, и, по всей вероятности, император только хотел дать понять молодому Долгорукову, что там, где дело идёт о долге службы, должны быть забыты все узы родства, — урок, правда, безжалостный, данный не менее безжалостным образом.
Я также не могу усомниться в том, что сын какого-то казачьего полковника, посаженного в крепость, обратившись к государю с прекрасной сыновней просьбой быть заключённым вместе с отцом, получил только наполовину удовлетворение своего желания, а именно подвергся заключению, но не вместе с отцом[183].
Характер Павла представлял бы непостижимые противоречия, если бы надлежало основывать свои суждения на одних только подобных чертах, не принимая во внимание побочных смягчающих обстоятельств.
В противоположность предшествующему, здесь должно найти место следующее происшествие как доказательство его справедливости.
Граф Панин[184], жертва ненависти графа Ростопчина, сослан был в своё имение. Это показалось недостаточным его в то время могущественному врагу. Перехвачено было письмо из Москвы. Оно написано было одним путешествовавшим чиновником[185] коллегии иностранных дел к Муравьёву[186], члену той же коллегии, и ничего другого не содержало, как простые известия о посещениях, сделанных путешественником его дядям и тёткам. Только слова: «Я был также у нашего Цинцинната в его имении» показались Ростопчину странными, и он вообразил себе, что письмо это написано графом Паниным и что под именем Цинцинната следует подразумевать князя Репнина[187], бывшего в то время в немилости. Тогда, заменив произвольно каждое имя другим, он понёс письмо к императору и внушил ему, что над ним издеваются. Легко раздражаемый государь тотчас приказал московскому военному губернатору графу Салтыкову[188] сделать строжайший выговор графу Панину. Панин отвечал чистосердечно, что совсем не писал в Петербург. Предубеждённый монарх велел послать в Москву подлинное письмо, дабы уличить графа, и потом сослать его за 200 вёрст от Москвы.
Между тем настоящий сочинитель письма, узнав обо всём этом, поспешил на курьерских в Петербург, отправился к графу Кутайсову и объявил ему: «Письмо это написано мной, подписано моим именем. Я слышу, что давние мои благодетели подвергаются несправедливым подозрениям, и приехал всё разъяснить. Его самого (т. е. Панина) назвал я Цинциннатом не потому, что хотел скрыть его имя, а потому, что по величию своего характера он, мне кажется, может быть сравнен с этим римлянином».
179
Граф Христофор Андреевич Ливен (ум 1838), второй из сыновей статс-дамы графини Ливен, впоследствии князь и посол в Лондоне.
180
Князь Пётр Петрович Долгоруков (1777—1806), генерал-адъютант Павла с 23 декабря 1798 года, впоследствии известный своим свиданием с Наполеоном перед Аустерлицким сражением
181
Отец генерал-адъютанта, тоже князь Пётр Петрович (1744—1815), генерал-лейтенант (3 марта 1798), генерал от инфантерии (30 декабря 1799), был начальником тульских оружейных заводов с 8 ноября 1789 по 3 декабря 1800 и снова с 14 февраля 1801 по 1802 г
182
Это исследование, по-видимому, происходило с 3 декабря 1800 по 14 февраля 1801, т. е. в то время, когда Долгоруков-отец был временно отстранён от управления тульскими заводами, и должно полагать, что описываемая сцена была не в Павловске, как говорит Коцебу, а в С.-Петербурге, в Зимнем дворце, где государь ещё жил в декабре 1800 года.
По всей вероятности, к этому случаю относится следующий рассказ князя Петра Владимировича Долгорукова, помещённый в его «Сказаниях о роде князей Долгоруковых» (С.-Петербург, 1842 г., с. 175):
«На родителя его... сделан был донос, оказавшийся при строгом исследовании совершенно ложным. Государь сказал молодому князю Петру Петровичу, что предоставляет родителю его выбор наказания для клеветников. «Накажите их презрением, ваше величество», — отвечал князь, и Павел обнял его, восклицая: «Вот долгоруковская кровь».
183
Об этом полковнике в своём «Das merkwurdigste Jahr» (t. 2, p. 250) Коцебу говорит, что он, по приказанию Павла, привезён был из Черкасска в Петербург и посажен в крепость, где томился четыре года, и что сын его заслужил при Екатерине георгиевский и владимирский кресты. По вступлении императора Александра на престол Коцебу видел отца с сыном в приёмной графа Палена.
184
Вице-канцлер граф Никита Петрович Панин (1771—1837) Передаваемый здесь рассказ напечатан в «Das merkwurdigste Jahr» (t. 2, p. 346-349).
186
Иван Матвеевич Муравьёв (1762—1851), получивший при Александре I дозволение именоваться Муравьёвым-Апостолом. Был при Павле посланником в Гамбурге.
188
Генерал-фельдмаршал граф Иван Петрович Салтыков (1730—1805).
Рескрипты, писанные императором Павлом по этому случаю к графу Салтыкову, хранятся у правнука этого последнего, Владимира Ивановича Мятлева.