Между тем он и братья его мало-помалу вызвали в Петербург всех своих приверженцев; их могло быть числом более тысячи. Втайне набраны были заговорщики, из коих некоторые были даже в Москве между знатнейшими лицами[217]. В Петербурге число лиц, посвящённых в заговор, доходило до 60. Главнейшими из них были: граф Пален, князь Зубов и его братья, Валериан Зубов и гусарский генерал Николай Зубов, человек грубый, генералы Беннигсен, Талызин, Уваров, Вильде, дядя Зубова Козицкий, адъютанты государя князь Долгоруков и Аргамаков, различные гвардейские офицеры, между прочим грузинский князь Яшвиль и Мансуров, оба незадолго перед тем выключенные из службы, и несколько офицеров Измайловского полка, которые за проступки по службе были посажены в крепость и по заступничеству графа Палена выпущены на свободу, нарочно для поступления в число заговорщиков.
Может показаться удивительным, что, несмотря на множество заговорщиков, тайна их не была открыта[218]. По всей вероятности, те, которые из раскаяния или страха могли бы её открыть, удержаны были уверенностью, что даже доносчик не избежал бы мести Павла.
Сперва предполагали привести замысел в исполнение после Пасхи[219]; потом назначили 15 марта[220], так как в этот день вступал в караул полк, на который имели основания положиться. Но узнали, что государь, не считая себя более безопасным в руках графа Палена, решил от него избавиться. Клевета присовокупляет, что в то же время он хотел посадить в крепость обоих великих князей или даже их казнить, находя оправдание такому поступку в примере Петра Великого. В таком случае Павел совершил бы ничем не извиняемое преступление, потому что сыновья его ничего не знали о том, что происходило, и когда у Александра Павловича решились спросить с осторожностью его мнение относительно перемены правления, он принимал всякий намёк на это с ужасом и негодованием.
Император, никому ничего не говоря, вызвал в Петербург барона Аракчеева[221], с тем, чтобы немедленно по его прибытии назначить его военным губернатором. При содействии его, как заклятого врага графа Палена, этот последний должен был быть уничтожен. Предположение же, будто Павел хотел также снова сослать Зубовых, ничем не подтверждается, и выдумано было только для того, чтобы прикрасить их неблагодарность. Дальше я приведу неопровержимые доказательства тому, что государь нисколько не подозревал о существовании заговора. Он только сожалел, что предоставил графу Палену слишком много власти, ибо ясно видел, что в руках одного этого человека сосредоточены были все средства и что единственно от его воли зависело употребить их во зло. Не подлежит сомнению, что к этому клонился разговор императора с графом в субботу[222], которая предшествовала перевороту. Император спросил у графа, был ли он в Петербурге, когда Пётр III лишился престола и жизни[223]. «Да», — отвечал граф без смущения. Тогда Павел хотел ещё узнать, может ли повториться подобное происшествие. «Упаси Боже! — отвечал граф. — Это невозможно. В то время войска были так разбросаны, учреждения так дурны», — и затем он начал объяснять, почему нет более причин опасаться чего-либо подобного.
Тем не менее государь остался при своём намерении и до такой степени скрывал его от всех, что даже его любимец Кутайсов ничего о том не знал. Государь только повторял ему часто следующие слова: «Подожди ещё пять дней, и ты увидишь великие дела». Это рассказывал потом, под первым впечатление страха, сам Кутайсов одному из своих друзей (Ланскому)[224], к которому он прибежал спасаться, и прибавлял: «Теперь только могу я объяснить себе его слова».
На последнем собрании при дворе государь почти исключительно и весьма ласково разговаривал с князем Зубовым[225]. Это было объяснено желанием государя привлечь его к себе, но достоверно, что он его не опасался.
Поспешный вызов барона Аракчеева не остался тайной для графа Палена, который увидел необходимость предупредить его прибытие, и потому решено было ускорить несколькими днями исполнение замысла.
Полицеймейстер Кашинцев[226] едва не открыл заговора вовремя. В одном из первых оружейных магазинов Петербурга куплено было офицерами в один день девять пар пистолетов. Это обратило на себя внимание хозяина магазина; он дал знать полицеймейстеру, который поставил в магазине переодетого полицейского чиновника, чтобы арестовать первого, кто бы ещё пришёл покупать пистолеты. Случилось, однако, что никто более не приходил.
218
«В сие царствование ужаса... россияне... говорили, и смело; умолкали единственно от скуки частого повторения; верили друг другу и не обманывались. Какой-то дух искреннего братства господствовал в столицах. Общее бедствие сближало сердца, и великодушное остервенение против злоупотреблений власти заглушало голос личной осторожности».
Карамзин о царствовании Павла в записке «О древней и новой России», писанной, как и записка Коцебу, в 1811 году (по рукописному экземпляру).
220
15 марта — тот самый день (мартовские иды), в который убит был Юлий Цезарь. Сравнения с историческими событиями и лицами Римской республики были во вкусе того времени и могли иметь влияние на назначение этого дня
223
В 1762 г. граф Пален (р. 1745 г.) был капралом в конной гвардии. Произведён в вахмистры конной гвардии 29 февраля 1764 г. и из вахмистров конной гвардии произведён 15 августа 1769 г. ротмистром в армию.
224
Степану Сергеевичу Ланскому (1760—1813), отцу министра внутренних дел графа Сергея Степановича Ланского.
225
В камер-фурьерском журнале (где по преимуществу отмечаются лица, приглашаемые к высочайшему столу) за 1801 год ни разу не встречается имя князя Зубова, в то время как его брат, граф Николай Александрович, неоднократно приглашался.
226
В подлиннике «der Polizeimeister Katzinzow».
В числе полицейских чиновников того времени я никогда не встречал этого имени.
В 1801 году с.-петербургским обер-полицеймейстером был ст. сов. Александр Андреевич Аплечеев (с 30 ноября 1800 г.), произведённый 22 февраля 1801 года в действ. стат. сов. и переименованный 21 марта 1801 года (по смерти Павла) в генерал-майоры с оставлением при прежней должности, а с.-петербургским полицеймейстером был (также с 30 ноября 1800 года) князь Касаткин-Ростовский, произведённый 22 февраля 1801 года в стат. сов. Не этого ли последнего подразумевает Коцебу?