14 июля первый консул Наполеон Бонапарт праздновал взятие Бастилии и поднимал бокал за «французский народ, нашего самодержца» (au peuple francais notre souveerain)! Но в сентябре Павел так объяснял перемену своей политики датскому посланнику Розенкранцу: «Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам; теперь же в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет дело».
Испытав коварство Англии, каверзы венского кабинета и гофкригсрата, Павел познал и эмигрантов с их интригами и происками и погнал вон из России Людовика XVIII и все «сумасшедшие французские головы». Всё это сделано самодержавно, одним жестом. Отправляя 18 декабря письмо первому консулу Наполеону Бонапарту, государь, однако, писал: «Я не говорю и не хочу спорить ни о правах человека, ни об основных началах, установленных в каждой стране. Постараемся возвратить миру спокойствие и тишину, в которых он так нуждается».
Как раньше Павел соединился с первым министром Англии Питтом с целью низвергнуть «lе gouvemement sans loi qui domine la France», так теперь он соединяется с первым консулом Франции Бонапартом для обуздания английского правительства. Создаётся план северной коалиции нейтральных флотов — идея, лелеемая Екатериной. Соединение флотов Франции, России, Дании и Швеции, несомненно, угрожало бы морской гегемонии Англии. Заметим, что в суждениях своих о значении Бонапарта русский самодержец проявил не только прозорливость, но и широту взгляда. Ему нет дела до того, что первый консул пьёт за здоровье французского народа-самодержца, о правах человека он не хочет спорить. Он видит, что Франция склонилась пред человеком, который является её государем, если не по имени, то по существу. А существо Наполеона, такого же неограниченного властителя, как он сам, Павел вполне постиг.
Но и всякий государь на месте Павла роковым образом должен был бы изменить свою внешнюю политику после Маренго и Люневильского мира, когда на празднествах консула Наполеона Бонапарта в Париже присутствовали в полном параде послы и дипломаты всех государств, а Люсьен Бонапарт явился в Мадрид в обстановке старого церемониала посланников Людовика XIV, и король устроил для него охоту в лесах Аранжуэца — единственная и высшая любезность, позволенная этикетом испанскому монарху. Во Франции кончилось время идеологии и анархии, и так как конституционное представительство выказало всё своё бессилие, то наступила эпоха триумфа административного централизма.
Первый консул соединил в своих руках всю власть конвента и комитета общественного спасения — абсолютнейшую диктатуру; он глубоко презирал все виды бессильной выборной администрации; он желал создать центральное и сильное правительство; но для этого необходимо было молчаливое послушание, престиж, незыблемо утверждённый в загипнотизированных блеском военных успехов консула умах; страх его перед печатью поэтому был столь велик, что он повсюду её или преследовал, или обращал в послушное орудие своей мысли; первый консул следил за газетами всей Европы и всюду накладывал намордники на журналистов; лишь печать Англии была недоступна для него, и он глубоко чувствовал удары английских памфлетов.
Национальная победа Франции-республики, которой она была одолжена гению Наполеона, восстановляла старый её авторитет. Мысль была такая: «Республика при консуле должна восстановить, силою победы, то же международное положение Франции, какое занимала монархия Людовика XIV».
Консул республики явился носителем исторических традиций абсолютной монархии. Слова Павла «если не по имени, то по существу» у Франции есть уже Бурбон со всеми традициями Бурбонов показывают глубину политического смысла этого «умалишённого»! Как наследник политических традиций Короля-Солнца, первый консул республики, «по имени», сталкивается и со старой соперницей великого Бурбона, — Англия двадцать лет боролась с Людовиком XIV, с целью ослабить его могущество в Европе. И Бонапарт отлично понимал, что Англия его единственный враг, которого ему должно сломить; и чтобы уязвить её в чувствительнейшее место, Бонапарт мечтал о морском могуществе и стремился с величайшей энергией к этой цели. Три года, предшествовавшие империи, были наполнены стараниями создать флот; Бонапарт составляет планы, обсуждает движения эскадр, диктует приказы адмиралам; в то же время он мечтает о грандиозной колониальной системе; миссия полковника Себастиани в Египет и Сирию показывает, что Бонапарт стремится к колонизации берегов Нила с целью проникновения затем в Индию; консул страстно защищает в то время принцип свободы морей и независимости флотов; самая континентальная система, хотя и ложная по её неосуществимости, всецело была направлена против английской промышленности.