В приёмной муж застал великого князя Константина и нескольких генералов. Великий князь заливался слезами, а генералы ликовали, опьянённые происшедшим избавлением. В каких-нибудь полминуты Ливен уже узнал, что императора Павла не стало, и что ему предстоит приветствовать нового императора. Государь требует Ливена. Где Ливен? Мой муж бросается в кабинет, и император падает ему в объятия с рыданиями: «Мой отец! Мой бедный отец!» И слёзы обильно текут у него по щекам.
Этот порыв продолжается несколько минут, потом государь выпрямился и воскликнул: «Где же казаки?»
На этот вопрос ответ мог дать действительно только муж.
Три месяца назад император Павел в гневной вспышке решил предать уничтожению всё донское казачество.
Под предлогом поддержания политики Бонапарта, первого консула, к которому он вдруг воспылал фанатическим расположением, Павел решил послать казаков тревожить с тыла индийские владения англичан. На самом же деле император рассчитывал, что при продолжительном зимнем походе болезни и военные случайности избавят его окончательно от казачества[109]. Предлог и истинная цель экспедиции должны были храниться в великой тайне. Никто в России не должен был ничего знать о маршруте экспедиции, и только Ливен из кабинета государя под царскую диктовку отдавал для беспрекословного выполнения подобные приказы, предписывавшие переселение целого племени. Курьер получил в самом кабинете государя запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже всемогущий Пален ничего об этом не проведал. Через некоторое время по вестям из провинции удостоверен был необычайный факт выселения всего донского казачества. Об истинных побуждениях императора стали догадываться, — известна была его ненависть к независимым формам внутреннего управления казачества, но представлялось совершенно невозможным проникнуть в тайну действительного следования донских полков, и уже несколько недель были потеряны последние следы снаряженной экспедиции. Это обстоятельство и было, между прочим, одной из причин, ускоривших трагическую кончину императора.
Муж сообщил императору Александру все сведения об экспедиции. Тотчас же был написан, подписан и отправлен приказ о немедленном возвращении казаков. После этого император поручил мужу отправиться в Михайловский замок и уговориться с г-жой Ливен[110], как убедить императрицу-мать покинуть роковое обиталище. В то же время Александр сообщил мужу о безуспешности своих попыток свидеться со своей родительницей.
В пять часов утра Ливен был уже в Михайловском замке.
Но прежде, чем продолжить рассказ о дальнейшем, я опишу, что узнала о роковой сцене, разыгравшейся в ту ночь в замке.
Ещё в полночь в замке и около него царила глубочайшая тишина. По несчастному затемнению ума, император Павел, заподозрив всех, с недоверием относился даже и к императрице, преданнейшей ему и почтенной женщине, которую даже вопиющие гласные измены мужа не отвратили от её страстной привязанности к государю.
Он запер на ключ и преградил сообщение между апартаментами императрицы и своими. Поэтому, когда в 121/2 часов ночи заговорщики постучались к Павлу в опочивальню, он сам же лишил себя единственного шанса к бегству. Известно, что, не найдя Павла в постели, заговорщики сочли своё дело почти проигранным, но тут один из них открыл Павла, притаившегося за ширмами... Через десять минут императора уже не стало. Успей Павел спастись бегством и покажись он войскам, солдаты бы его охранили и спасли.
Весть о кончине Павла была тотчас же доведена до сведения графа Палена, который расположился на главной аллее у замка с несколькими батальонами гвардии. Войска были собраны по его приказу, чтобы, глядя по обстоятельствам, или явиться на подмогу императору, или послужить для провозглашения его преемника. И в том и в другом случае граф Пален питал уверенность, что ему на долю достанется первенствующая роль. Он поспешил отправиться к великому князю Александру и склонился перед ним на колени. Великий князь в ужасе приподнял его.
Рассказывали не раз, будто великий князь был несколько посвящён в заговор, так как заговорщики для обеспечения себе безопасности должны были принять в этом направлении некоторые предосторожности.
Великий князь был молод, все видели, что он скорбит и терзается за других, оплакивая жертвы подозрительной тирании, действие которой отражалось прежде всего на нём самом. Его, быть может, и уверили в том, что обращение к императору решительных и энергичных требований от особ, приближённых к престолу и преданных служению родине и славе империи, образумит наконец императора, и он отменит прежние жестокие указы и вернётся к более умеренному образу действий. Неопытность могла заставить Александра поверить таким обещаниям. Только в таких пределах и мог он санкционировать действия заговорщиков, направляемых к такой именно цели. Но это и всё. Для всякого, кто знал ангельскую чистоту характера Александра, не может быть никаких сомнений в том, что дальше благонамеренных пожеланий его воображению ничто другое и не рисовалось, а самые порывы отчаяния, каким государь предавался вслед за неожиданной катастрофой, устранили в многочисленных свидетелях этих ужасных минут всякую тень сомнений в этом отношении.
109
Тут княгиня впадает в преувеличение. Казачья экспедиция была обстоятельно обговорена с Наполеоном и была направлена против английских владений в Индии. В экспедиции участвовали только несколько казачьих полков: ни о каком выселении донских казаков и помину не было.
110
Графиней Шарлоттой Карловной, рождённой баронессой фон Поссе, воспитательницей дочерей императора Павла.