Сие глаголаше, царь новыя тучи исполнился, и аще бы не утешения от царицы да не слова в иноцех блаженнаго Феодосия, толико яко презельная горесть велий ущерб его царскому здоровью приключила бы. Не ведано в кое время и коим способом мы из царскаго упокоя к крепостным воротам достигли, ибо великость и новизна сего диковиннаго казуса весь ум мой обуяла и долго бы я оттого в память не пришёл, когда бы Толстой напамятованием об исполнении царскаго указа меня не возбудил. А как пришли мы в великия сени, то стоящаго тут часоваго опознавши, ему Ушаков, яко от дежурства начальник дворцовый стражи, отойти к наружным дверям приказал, яко бы стук оружия недугующему царевичу безпокойство творя, вредоносен быть может. Затем Толстой пошед в упокой, где спали по царевича постельничий, да гардеробный, да кухарный мастер, и тех он снова возбудив, велел немешкотно от крепостнаго караула трёх соддат во двор послать и всех челядинцев с теми солдатами яко бы к допросу в коллегии отправить, где тайно повелел под стражею задержать. И так во всём доме осталося лишь нас четверо да единый царевич, и то спящий, ибо всё сие сделалось с великим опасательством, да его безвременно не разбудят. Тогда мы елико возможно тихо перешли тёмные упокои и с таковым же предостережением дверь опочивальни царевичевой отверзли, яко мало была освещена от лампады, пред образом горящей, и нашли мы царевича спяща, разметавши одежды якобы от некоего соннаго и страшнаго видения, да ещё по времена и стонуща. А-бы и вправду недужен вельми, так что и св. причастия того дня вечером, по выслушании приговора, сподобился страхом, да не умрёт, не покаявшись во гресех; с той поры его здравие далеко лучше стало и, по словам лекарей, к совершенному выздоровлению надежду крепкую подавал. И нехотяще никто из нас его мирно покоя нарушати, промеж собою судяще, не лучше ли де его во сне смерти предать, и тем от лютаго мучения избавити. Обаче совесть на душу налегла, да не умрёт без молитвы. Сие помыслив и укрепясь силами, Толстой его царевича тихо толкнул, сказав: «ваше царское высочество, возстаните!» он же открыв очеса и недоумевая, что сие есть, сяде на ложнице и смотряще на нас, ничего же от замешательства вопрошая. Тогда Толстой, приступил к нему поближе, сказал: «государь царевич, по суду знатнейших людей земли русской ты приговорён к смертной казни за многия измены государю родителю твоему и отечеству. Се мы, по его царскаго величества указу, пришли к тебе тот суд исполнити, того ради молитвою и покаянием приготовься к твоему исходу, ибо время жизни твоей близь есть к концу своему». Едва царевич сие услышал, как вопль великий поднял, призывая к себе на помощь, но из того успеха не возымев, начал горько плакатися и глаголя: «горе мне бедному, горе мне, от царския крове рождённому, не лучше ли мне родитися от последнейшаго подданнаго». Тогда Толстой, утешая царевича, сказал: «государь, яко отец, простил тебе все прегрешения и будет молиться о душе твоей, но яко монарх, он измен твоих и клятв нарушения простить не мог, боясь на кое злоключение отечество своё повергнет чрез то, того для отвергни вопли и слезы единых баб свойство и прийми удел свой, якоже подобает мужу царских кровь и сотвори последнюю молитву об отпущении грехов своих». Но царевич того не слушал, а плакал и хулил его царское величество, нарекал детоубийцей. А как увидели, что царевич молиться не хочет, то, взяв его под руки, поставили на колени и один из нас, кто же именно, от страха не упомню, говорит за ним: «Господи! в руцы твои предаю дух мой»; он же не говоря того, руками и ногами прямися и вырваться хотяще. Тогда той же мню яко Бутурлин рёк: «Господи! упокой душу раба твоего Алексея в селении праведных, презирая прегрешения его, яко человеколюбец». И с сим словом царевича на ложу спиною повалиши, и взяв от возглавия два пуховика, главу его накрыли, пригнетая, дондеже движения рук и ног утихли и сердце битеся перестало, что сделалося скоро, ради его тогдашней немощи, и что он тогда говорил, того никто разбирать не мог, ибо от страха близкия смерти ему разума потрясение сталося.