Фельдмаршал Даун Карлу VI, из Неаполя от 28 (17) июня 1718 года. При повелении вашего величества от 8 мая, я получил царский манифест, где сказано: будто царевнч решился возвратиться в Москву только по убеждению, даже в следствие угроз вашего величества. Ваше величество повелели мне предоставить царевичу полную свободу в действиях и требуете обстоятельпаго донесения, как всё было, что он решился ехать. Честь имею донести:
Когда царевич прибыл сюда с секретарём графа Шёнборна, ему отведено жилище в Castel St. Elmo, дан особый капитан и всякое сообщение с посторонними людьми пресечено… Инструкция ваша о свидании его с Толстым исполнена буква в букву. Кто мог советовать, тем более грозить, чтобы принц возвратился к отцу, когда в инструкции именно сказано, что вы, против воли принца, не выдадите его? Это было несколько раз объявляемо и повторяемо царевичу. Да и какой честный человек решился бы склонять его к возвращению, после того, что он неоднократно разсказывал о своих несчастиях и о характере своего отца? Вот как было дело:
Толстой, при первом свидании, в самом начале объявил царевичу по-Русски (именно то, что сказано в царском нынешнем манифесте), что «ваше величество не захотите против всех прав удерживать его и вступить в распрю с отцом». Надеясь более всего действовать страхом, он продолжал в том же тоне: царь будет считать его изменником, если он не возвратится, и не отстанет, пока получит его живым или мёртвым, во что бы то ни стало; он, Толстой, имеет повеление не удаляться отсюда прежде, чем не возьмёт его, и если бы перевели его в другое место, то и туда будет за ним следовать. Поражённый и смешанный сими словами, царевич обращается ко мне, берёт меня за руку и уводит в другую комнату, где разсказывает, что говорил Толстой (то же подтвердил и бывший при том переводчик), и потом спросил очень настойчиво: «Если отец вздумает требовать меня вооружённою рукою (armada manu), могу ли я положиться на покровительство цесаря?» Я ему отвечал, что он не должен обращать внимания на эти угрозы; что хотя его величество с удовольствием будет видеть их примирение, но если он не считает безопасным возвратиться, то положился бы на покровительство его величества, который довольно силён, чтоб защищать принимаемых им под свою протекцию во всех случаях. Царевич ободрился и мне положительно (positive) обявил, что без явной опасности он не может возвратиться, и ни под каким видом не хочет попасть в руки своего отца; Толстому же отвечал только, что к возвращению не может ещё решиться и требует не мало времени, чтобы подумать. Так кончился первый разговор… Видя, что дело долго протянется, опасаясь притом, чтобы Москвитяне чего либо не сделали с царевичем, и считая неприличным привозить его во дворец под караулом (escorte), я, для большей безопасности, по его также желанию и согласию, производил следующие переговоры в Castell… Изъяснение последовало того же вечера в присутствии фельдцейгмейстера, конциписта и переводчика. Царевич долго в стороне, большею частию тихо и тайно, разговаривал с Толстым; удостоверившись в его полномочии, отвёл министра в Retirada к находившейся при нём в мужском платье женщине, и сначала Толстому, потом фельдцейгмейстеру и конциписту вовсе неожиданно, однакож с совершенно весёлым лицом, объявил, что решился предаться вполне в волю своего отца, ища возвратиться в его руки и в отечество; требовал только, чтобы это держали в секрете до будушаго утра, когда он объявит обоим Московским послам. Всё сие потом Толстой, по возвращении из ретирады, подтвердил конциписту с дополнением, что он обещал царевичу два пункта: избрание им жилища и дозволение жениться на вышеупомянутой женщине. Тотчас донесено мне обо всём от фельдцейгмейстера и конциписта. Удивляясь столь скорому и неожиданному решению, я поручил фельдцейгмейстеру напомнить царевичу, чтобы он, если не желает возвратиться, вполне положился на покровительство вашего величества. Царевич, и после того, остался непоколебим в своём намерении… После того он являлся, во всё время пребывания в королевском дворце, где я видал его ежедневно, в таком весёлом и довольном расположении, что ясно было: намерение возвратиться происходило из доброй воли, а не по уговору или увещанию, тем менее от угроз, как несправедливо сказано в царском манифесте. Это удовольствие и веселие он особенно обнаруживал пред капитаном драгунскаго полка графом Эстергази, который здесь исполнял должность генерал-адъютанта и мною определён был к царевичу, для занятия и сопровождения при осмотре разных достопримечательностей, которыя царевич желал видеть. Я уже доносил, с какою учтивостию, при отъезде 26 октября, он отказался принять назначенную, по повелению вашего величества, для личной безопасности его, свиту во время путешествия, объявив, что скорее здесь останется, нежели примет эту свиту; наконец, сказал, что только для моего удовольствия согласен, чтобы его до границы провожал один капитан.