2) Во время тяжкой болезни царя Алексей Петрович не имел ни с кем разговоров о его кончине.
3) О побеге царевич давно уже и неоднократно говаривал с Кикиным. Сей последний советовал ему, пробыв за границею года два-три, под предлогом пользования водами, посетить Голландию или Италию и потом приискать себе убежище в Вене или Париже. По совету же Кикина посланное из Либавы письмо означено писанным будто бы из Кенигсберга. Самый побег был известен только тому же Кикину и управителю Ивану Афанасьеву-большому. Последние письма в Poccию были отправлены царевичем из Штаргарда не только к Кикину, но к Никифору Вязямскому, Фёдору Дубровскому, Ивану Нарышкину и к Сибирскому царевичу, в одинаковой силе, дабы чрез то отклонить подозрение от Кикина, который сверх того советовал царевичу: будет де отец к тебе пришлёт кого тебя уговаривать, то не езди, он де тебе голову отсечёт публично.
4) Во время укрывательства своего царевич дважды получил известия из России, чрез графа Шёнборна, уведомлявшего притом Алексея Петровича о том, что убежище его сделалось известным царю, и приславшего копию с письма австрийского резидента в С.-Петербурге Блеера (Плеера), писавшего, что о царевиче есть некакие розыски домашними его, что заметны беспокойства в армии, находящейся в Мекленбургском герцогстве, что умышляют на жизнь царя с тем, чтобы царицу с сыном сослать, где ныне старая царица, а её взять к Москве и сына её, который пропал без вести, сыскав, посадить на престол и протчее.
5) По настоятельному требованию секретаря графа Шёнборна, Кейля, царевич писал из Неаполя два письма в Россию: одно к сенаторам, а другое к архиереям для того, чтобы уничтожить слухи, будто он умер или пойман и сослан в Сибирь. Царевичу не позволили взять копий с этих писем, от 8 мая 1717 года, равно не осталось у него и черновых, но, сколько он припомнит, они были следующего содержания: «Я чаю вам, и всем, удивительно, мой безвестный отъезд, на что меня принудило великое озлобление, что едва и в монашество не облекли, но Бог дал мне случай отлучиться, под охранение некоторой высокой особы (понеже мне именовать никого не велено), обретаюсь до времени, когда Господь повелит возвратиться, прошу, не забудьте меня. А будет кто от хотящих в людях память о мне загладить и будет разглашать, что я умер или что иное худо, не извольте верить, и других утвердить, понеже жив есмь, и в добром здравии, Богу и благодетелем моим хранящим мя, которые меня обещались не оставить и во великой нужде помогать, а я вам и всему отечеству доброжелательный до гроба моего».
При отъезде Алексея Петровича из Вены, граф Шёнборн говорил ему: «Цесарь де тебя не оставит, и будет де случай, будет по смерти отца, и вооружённою рукою хочет тебе помогать на престоле». «Я вас не о том прошу, – отвечал царевич, – только чтоб содержать меня в своей протекции, а иного я не желаю».
Сверх того царевич показал, что он от разных в разные времена слышал, а достойны к доношению: слышал я от Сибирского царевича, что говорил де мне Михайло Самарин, что де скоро у нас перемена будет, будешь ли де ты добр ко мне, будет де тебе добро будет, а что де Самарин говорит, то сбывается: сказал Сибирский; а какая перемена не явил; ещё ж он мне сказал в марте месяце 1716 года, в апреле де месяце, в первом числе, будет премена, и я стал спрашивать, что? И он сказал, или де отец умре, или разорится Питербург, а я де во сне видел. И как оное число прошло, я спросил, что ничего не было, и он сказал, что де может быть в другие годы, в сей день, я де не сказывал, что нынешнего года, только смотрите апреля первого числа, а когда де, я не знаю. Никифор Вяземский, приехав с Москвы и в Торун, сказывал мне, что слышал де я от Александра Сергеева, что государю больше пяти лет не жить, а откудова де он ведает, не знаю. Будучи при Штетине, князь Василей Долгорукий, едучи верхом, со мною говорил: кабы де на государев жестокий нрав, да не царица, нам бы де жить нельзя, я бы де в Штетин первый изменил».
Бергман В. Том 4. С. 179-182
Кроме того, в допросах своих показал дворецкий его Иван Афонасьев, что Царевич, гневаясь на многих, грозил, что он их на кол посадит, а особливо Графа Головкина, сына его Александра и Князя Трубецкаго за то, что они навязали ему жену; и когда-де он, Афонасьев ему, Царевичу, напоминал, что так дерзко говорить непристойно и опасно, то- де ответствовал Царевич: я плюю на всех, здорова б только была чернь. Когда-де будет время в отсутствие отца, то только шепну Архиереям, а Архиереи приходским священникам, а священники прихожанам: тогда-де они и не хотя меня владетелем учинят. Что он же Царевич говаривал, что когда его Царевича зывали к Государю или куда в гости с Его Величеством, или к спуску кораблей приглашали, что лучше бы-де я на каторге был, или лихорадкою мучим, нежели-б с отцом вместе находился.