– Хороша кротость! Весь народ за пьянство укоряешь, а сам токмо и помышляешь о винной чарке!
– Из грешных – первый есмь аз! Да ведь без греха не покаешься, а нераскаянному – несть спасения! Недавно на духу был – очистился, а как веригу надену, то и все грехи покрою.
– Все вы, «божьи люди», таковы! Забулдыги!
– Ну нет. Аз не из плохих иноков, есть и того худче! Вот в этой самой обители Симоновой, отколь днесь едем мы, нашли дьякона на сеновале под шубою с девкой молодою. Так отец келарь приказал сечь их розгою. В кровь иссекли дьякона при братии, а егда девку стали класть, так братью выслали, одни старцы остались, и аз с ними. Визжала она столь ражко, что не вынес келарь и велел отпустить. А зады у ней таковы гладкие, с румянцем, да пышные, як подушки пуховые!.. Ух!
– Досмотрел, святой человече!
– Грехи, грехи наши, батюшка!
Так, беседуя, приятели неторопливым шагом проехали рекою половину дороги, изредка встречая крестьян, возвращавшихся из города. За поворотом реки они ещё издали заметили на снегу возле колеи какое-то темное пятно, а когда подъехали ближе, то увидели лежащего голого человека с перерезанным горлом.
В полуоткрытом, окровавленном его рту были видны зубы, рыжие волосы слиплись, обострившийся нос с горбинкой выделялся на молодом лице, всё тело уже заиндевело и слегка запорошилось снегом.
Они остановились, разглядывая несчастную жертву грабежа.
– Помяни, Господи, душу усопшего раба твоего! – сказал монах, снимая шапку и крестясь. – Не дале как сей ночью кончили беднягу. А чуешь ли, Прокопе, на кого походит юнец сей?
– Не знаю, друже, впервые вижу.
– На отроча того, что, помнишь, видал аз на дворе вашем года три тому назад. Забыл уж, как звать-то! Не он ли се?
– Нет, отче, то не он.
– А почему нет? Вглядися, милый: власы те же, и нос весьма сходственный; се – он!
– Нет, Мартыне, сказал тебе, что не он, – доподлинно знаю яз, что говорю, верь мне.
– Коли знаешь, так особь статья. Едем дале. А что же ты ведаешь? Тот отрок и ныне у вас живет?
– Нету его у нас, а где он – не ведаю.
– Не ври, друже, не бери греха на душу: кабы не ведал, не упорствовал бы перед покойником, а признал бы да поднял бы – похоронить ведь надо. Расскажи ты мне по душе обо всём, и аз тебе некую тайну открою. Вспоминаю, что отрок тот похож был на царевича Дмитрея, токмо нравом потише был. Где он ныне? Жив ли?
– Он жив, а где находится – безвестно мне.
– А почто боярин Романов держал его в ту пору? И чего ради днесь его нету?
– Яз немало открыл тебе, Мартын, сказавши, что малец тот жив и здрав. Про остатнее же зря любопытствуешь ты. Не спрашивай, а поведай лучше, как обещал, про тайну боярскую.
– Изволь, родной мой. Коль ты молчишь, так яз глаголать буду. Бают же там вот что – во всех дворах, куда ни заходил, и в монастырях тож, – будто зарезали царевича углицкого, малютку Дмитрея, по приказу боярина Годунова, потому как был он наследник царствия на Москве.
– То давно слышали и забыть успели. Прошлогодней ягодой потчуешь!
– Постой, милый. Глаголют ещё, что Годунов царское место себе уготовал и патриарх его на то благословит.
– Тож известно всякому попу базарному аль целовальнику в кабаке.
– Ты всё ведаешь, Прокоп Данилыч, хоть и любишь несмышлёнышем прикинуться. Ничем тя не удивишь! А знаешь ли, что Годунов не люб большим боярам? И может оттого свара и грызня лютая учиниться промеж бояр, когда учнут царя ставити, даже до кроволития! Разведал же аз о сём на похоронах у князя Юрия. Но никакой грызни не было бы, ежели бы царевич Дмитрей не помре: сел бы он царём после брата своего, и всё было бы тихо и благолепно.
– А ты, отче, подлинно его убита видел? Не ошибся ли?
– Того не мыслю. И не пойму, что разумеешь ты, Прокопе…
– Вот сейчас ты мертва тела не распознал, за иного принял, так, может, и тогда недоглядел?
– Зришь ли, друже, в мёртвом теле завсегда ошибка может статься, потому – неживой он, видимость его сменилась: и очи не смотрят, уста не те, и смерть руку наложила. Но не аз един царевича во гробе видел – матерь его родная тут была, и дяди, и челядинцы. Все горевали, и никогда мне в душу сумненье не приходило.
– Не приходило?
– Вот те крест – николи во всё время! Ныне же, як вспоминаю отроча того, что у Романова жил, не знаю, что и думать: смутил ты душу мою! Помоги мне, Пречистая! А сам ты – како отрока того чтишь?