Ну что же. Если у отца нет времени переписывать Закон, тогда этим займется он.
Он пошел на поле и попросил разрешения отправиться в школу пророков в Навафе. Саул кивнул. — Покончи с этим делом как можно скорее и возвращайся домой. — Он обнял Ионафана, поцеловал его и отпустил.
Вернувшись домой, Ионафан обнаружил, что мать уже собрала ему вещи в дорогу.
Глава вторая
Ионафан развернул свиток дальше, закрепил и аккуратно обмакнул стило в чернила. Он тщательно перерисовывал каждую букву, йоту, титул — в точности как значилось в Законе, переданном Моисеем. Нижняя губа была вся искусана, в затылке ныло, плечи сводило от напряжения, но все же он завершил строку, отложил стило и откинулся назад, отирая пот со лба.
— На сегодня хватит.
Вздрогнув, Ионафан поднял глаза и увидел наблюдавшего за ним Самуила. Лицо прозорливца было серьезно и торжественно, глаза горели внутренним огнем. Ионафан всегда испытывал некоторое стеснение, глядя в лицо Самуилу — человеку, который слышал голос Бога и возвещал людям Его Слово.
Ионафан встал, и Самуил взял свиток, аккуратно скатал его, вложил в чехол и убрал прочь.
— Буква Закона важна, царевич, но столь же необходимо и понимание его сути.
Ионафан повторил затверженное наизусть: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Он заметил, как нахмурился прозорливец, и его самого бросило в жар. Что если Самуил счел это за дерзость, или еще того хуже — за неуважение к себе? Слова, опрометчиво произнесенные Ионафаном, можно было принять за порицание сыновей пророка, репутация которых отличалась от репутации Самуила, как небо отличается от земли, — зря он это сказал. Ионафан сглотнул, размышляя, что делать дальше. Извиниться? Но вдруг тогда придется объясняться?
— Ты явился издалека, чтобы сделать список с Закона в этой школе пророков. Почему ты не выбрал место поближе к дому?
— Потому что здесь ты, господин.
Глаза Самуила потемнели.
— Не называй меня так, — он указал на небо. — Есть только один Господин. Господь Авраама, Исаака и Иакова, Бог на небе и на земле.
Ионафан совсем повесил голову. Лучше уж молчать, чем сболтнуть еще что–нибудь, что обидит пророка.
— Тебя послал сюда твой отец, царь?
Как же ответить? Он не хотел, чтобы пророку стало известно, что поля интересуют Саула больше, чем Божий закон.
— Не хочешь отвечать?
— Он дал мне свое разрешение.
— Почему он не пришел с тобой сам?
Сердце Ионафана гулко застучало в груди. — У царя много важных дел…
— Важнее, чем переписывать Закон?
Это упрек!
— Нет. Я ведь сделаю ему свиток.
Самуил покачал головой.
— Весь народ слышал, что сказал я твоему отцу в Массифе. Ты стоял рядом с ним, верно?
— Да, — у Ионафана вспотели ладони. Прислушивается ли Бог к их разговору? — Ты сказал, что у царя должен быть список со свитка Закона, царю нужно читать его каждый день и всегда иметь при себе.
— Царь должен сделать список собственной рукой.
Ионафан не мог пообещать, что отец найдет время, чтобы самому переписать Закон. Саул упорно продолжал заниматься своими полями, хотя воины, последовавшие за ним в Гиву, все еще ожидали приказаний. Может быть, отец надеялся, что те устанут ждать и отправятся домой. Но допустит ли Бог такое? Одно дело — самому желать стать царем, и совсем другое — быть царем, призванным Богом на царство.
— Ты боишься что–то сказать?
Ионафан поглядел на прозорливца. — Я не знаю, что думает мой отец. На него и так давят со всех сторон. Я не хотел обременять его еще больше.
Лицо Самуила смягчилось. Он протянул руку.
— Сядь, — он подошел и сам сел рядом с Ионафаном, сложив руки на коленях. — Хочешь по–настоящему почитать отца и служить ему — говори ему правду. Если всегда будешь говорить царю правду, у него будет основание тебе верить, даже если твои слова ему не понравятся.
— Как люди верят тебе.
В глазах прозорливца мелькнула боль.
— Если Саул будет послушен Закону, Господь дарует ему победу над врагами, и, возможно, Израиль исполнит, наконец, то, что Бог заповедал ему по вступлении в Ханаан.
— Мой отец будет слушать.
— Слушать недостаточно, сын мой. Надо слушаться.
Ионафан был уверен, что отец, конечно же, и сам пошел бы переписывать Закон, не будь у него так много других обязанностей. Он беспокоился о посевах. О том, хороши ли семена. О солнце и дожде. У него всегда хватало поводов для беспокойства. А теперь его забота — целый народ.