— Жатва почти подоспела. В этом году Господь дал хороший урожай. — Он пододвинул отцу финики.
— Ты уже много дней безвылазно сидишь во дворце. — И всегда в компании своих советников. — Ты изрядно потрудился для народа, отец. И, конечно же, имеешь право чуть–чуть прогуляться по полям Господним.
Поднимаясь, Саул сердито глянул на устремившихся к нему приближенных. — Убирайтесь.
Слуги поспешно отступили назад.
Ионафан даже не ожидал, что это окажется так просто.
Они гуляли почти все утро, а потом уселись под оливой.
Саул вздохнул. — Мне этого не хватает…
— Отец, я хотел поговорить с тобой о твоем вчерашнем приказе.
— О каком?
— Убить Давида.
Саул повернул голову и посмотрел на него. — Ты поэтому привел меня сюда?
— Да. И нет.
— Что это значит?
— Я вижу, как ты отягощен заботами. Не проходит и недели, как опять приходится посылать войска защищать нашу землю от набегов захватчиков. А еще эти вечные склоки между коленами по мелочам. Но не забывай: все они собираются воедино по твоему повелению, господин мой. — Он заглянул отцу в глаза. — Ты знаешь, что я люблю тебя. Что я почитаю тебя. Ты мне доверяешь?
— Да.
— Да не согрешит царь против раба своего Давида. Он никогда не делал тебе ничего дурного. Он всегда помогал тебе, как мог. Неужто ты забыл, как он подвергал опасности собственную жизнь, чтобы убить филистимского исполина, и как Господь через это даровал всему Израилю великую победу? Тогда ты видел это и радовался.
Плечи Саула дрогнули. — Нет. Я никогда этого не забуду.
— Для чего же ты хочешь согрешить против невинной крови и умертвить Давида? Для этого нет причины! — Он говорил спокойно, мягко, надеясь вразумить отца, наслушавшегося трусливых советов, напомнить ему правду. — Если есть в твоем царстве хоть кто–то, кому ты можешь доверять даже больше, чем мне, так это твой зять Давид.
Лицо Саула перекосилось, как от боли. — Когда я слышу об его подвигах… — он затряс головой.
— Все свои подвиги Давид совершал во славу Господню — и твою, отец. Он твой верный слуга. — Ионафану хотелось еще и еще говорить о заслугах Давида, но он боялся, что отца это не утешит, а только раздражит. — При всем уважении к твоим советникам, отец, — они изрядно перепуганы. Пусть же в Израиле царит не страх, а мудрость.
Привалившись затылком к сучковатому стволу оливы, Саул со вздохом закрыл глаза.
Ионафан хранил молчание. Он не хотел давить на отца, как другие. Устремил взор вдаль — в поля, потом выше — в голубое небо.
— Ты мой старший сын, Ионафан, начаток силы мужества моего. У народа ты в большом почтении. После моей смерти престол перейдет к тебе.
— Как Богу будет угодно.
Увидев глаза отца, Ионафан ощутил, как дрогнуло сердце. Он не хотел напомнить ему слова Самуила.
— Интересно, что думал Бог, когда избрал меня царем.
От сердца отлегло.
— Что ты тот, кого хочет народ.
— Да. — Как мрачно это прозвучало. — Народ хотел. Когда–то.
— И по сей день. Тебе нет нужды беспокоиться, отец. — Господи, пусть он услышит мои слова. — Люди всегда будут любить царя, который правит ими с мудростью и по чести.
— Любовь народа подобна ветру, Ионафан, который сегодня дует на восток, а завтра — на запад.
— Значит, нужно укротить этот ветер духом спокойствия.
— Я устал.
— Так отдохни. Я покараулю.
И Саул последовал совету. Он проспал несколько часов, а Ионафан сидел подле него в оливковой рощице. Когда появились слуги, разыскивающие царя, Ионафан жестом отослал их прочь. Каждый человек нуждается в отдыхе, в особенности, царь.
Пробудившись от сна, отец улыбался. — Мне приснилось, что я снова простой земледелец.
— Господь призвал тебя к другому.
Отец начал подниматься на ноги. Ионафан вскочил первым, протянул руку. Саул ухватился за нее, подтянулся.
— Ты уже не мальчик, — на лице Саула мелькнула улыбка, — а я все об этом забываю.
Он положил Ионафану руку на плечо.
— Жив Господь, Давид не умрет.
Ионафан низко склонился перед ним. — Да вознагради т тебя Господь за твою мудрость, отец.
— Будем надеяться. — Саул увидел, что к нему торопятся слуги. — Меня ждут дела.
Он зашагал им навстречу.
А Ионафан — дальше в поле.
— Давид!
— Я здесь. — Давид вышел из укрытия и поспешил к нему. Ионафану было больно, что друг пребывает в такой беззащитной неопределенности. Когда он подошел ближе, лицо Давида озарилось улыбкой.