Глаза ее вспыхнули огнем. Она отвернулась, подернула плечами. — Давид заберет меня обратно. — Она снова посмотрела ему в лицо. — Я скажу, что царь Саул приказал мне выйти замуж, и у меня не осталось другого выбора. В конце концов, это правда.
— Это не имеет значения. По Закону ты будешь осквернена. Давид никогда больше не будет спать с тобой.
— Будет!
— Нет, не будет.
Она разразилась бурными рыданиями. — Я не виновата, что все решают за меня.
Ему было тошно смотреть на нее.
— Ты сама идешь на этот шаг, и с большой охотой!
— Ты больше заботишься об этом несчастном пастухе, чем о родной сестре!
— Ты, моя сестра, не лучше блудницы, которая отдается тому, кто предложит цену выше, и развратничает перед идолами!
Потрясенная, она уставилась на него глазами полными страха. — Я любила Давида. Ты сам знаешь: я его любила. — Гневный румянец выступил у нее на щеках. — И что мне с этого? У меня есть сыновья? Тебе то легко меня осуждать. У тебя есть жена. И сын скоро будет!
Рот ее перекосился, выплевывая горький яд: — Она, наверное, народит тебе дюжину сыновей и дочерей, таких же распрекрасных, как ты сам. Божья отрада! Первенец, любимчик царя! А мне хоть какая–то надежда есть самой родить сына? Скажи–ка мне, брат. Если Давид не станет защищаться от отца, он обречен бегать от него еще много лет, пока тот не помрет. А отец у нас с тобой крепкий мужчина, верно? Я буду уже старуха, когда вернется Давид — если он вернется. Слишком старая, чтобы иметь детей! Ненавижу его! Ненавижу жизнь, на которую он меня обрек! Лучше бы отец его убил, и мы все бы с этим покончили!
— Пусть Господь явит наружу, какая ты на самом деле! — Ионафан ушел прочь, поклявшись в душе никогда больше не видеть лица сестры.
Саул возвратился из похода и заперся у себя. Приближаться к нему дозволялось лишь Ионафану да самым доверенным из царских слуг. Саул почти не уделял внимания государственным делам. Сидел, бледный, унылый, отягощенный думами, подперев рукой подбородок, а Ионафан пересказывал ему донесения, поступавшие из разных колен. Но паря интересовали только карты, в особенности, те, на которых были обозначены места, где скрывался Давид.
В раздражении Ионафан послал за Авениром.
— Что могло случиться там, на козьих тропах, что повергло царя в такое дурное расположение духа?
У воина заходили желваки на скулах. — Мы чуть не схватили Давида. Мы были близко. Даже не предполагали, насколько близко.
— Что ты этим хочешь сказать?
Авенир заметно смутился. — Царю понадобилось облегчиться. Он зашел в пещеру на склоне, а охрана осталась караулить снаружи. Когда он спустился к нам, мы вышли на дорогу, и тут появился Давид.
— Где?
— У самого входа в пещеру. Он сидел внутри со своими людьми, все время, пока царь делал там свои дела. — Глаза его потемнели. — Вот, наверное, повеселились.
— И что сделал Давид?
— Окликнул нас. Он сказал: его люди подстрекали его убить Саула.
— Это Иоав с братьями, без сомнения. — Ионафан живо представил, как они уговаривают Давида воспользоваться благоприятным моментом, убить царя и самому завладеть венцом.
— Что еще сказал Давид?
Авенир стиснул челюсти. — Много наговорил. — Воин сердито смотрел на Ионафана, поджав губы.
— Расскажи мне все, Авенир.
— Сказал, что пощадил царя, потому что Саул — помазанник Божий. Зато он потихоньку отрезал край одежды твоего отца, чтобы показать, как близко от него находился. Естественно, заявил, что ни в чем не повинен. А потом стал кричать, чтобы Господь рассудил их с твоим отцом и молиться, чтобы Бог отомстил за все зло, которое, по его словам, царь ему причинил. — Авенир презрительно усмехнулся. — Да, конечно, Давид еще поклялся, что и пальцем не тронет царя. Он сказал: «От беззаконных исходит беззаконие». Смел говорить с царем, как с каким–то самозванцем. Этот человек нанес твоему отцу больший урон, чем все филистимляне вместе взятые!
— А что ты скажешь о том уроне, Авенир, когда Саул поступил с Давидом вероломно?
— Ты должен хранить верность отцу.
— И я ее храню! Разве не я управляю царством, пока он не может управиться с Давидом? Разве не доказал я ему свою верность за все эти годы?
— Давид унизил Саула перед его людьми. И ты не считаешь это уроном? Пожалел бы своего отца. Его враг раз за разом сам шел к тебе в руки!
— Давид — не враг царю!
Авенир наклонился к нему, рассвирепев. — Саул рыдал в голос! А потом пустился исповедоваться — да так громко, что всем было слышно! Он заявил, что этот несчастный пастух–иудеянин лучше, чем он сам. Сказал, что делал Давиду зло, а тот воздавал ему только добром.