Слезы выступили у Ионафана на глазах, слезы радости, но Авениру этого было не понять. У них с Давидовым родичем Иоавом немало общего.
— Господь предал царя Саула в руки Давида, и Давид поступил с ним по чести.
— По чести? — Глаза Авенира стали совсем темными. — Много ли чести — отрезать кусок от царского одеяния? Много ли чести прятаться в темноте и потешаться над царем, который уединился справить самую приватную из человеческих нужд?!
— А много чести преследовать человека, который провинился лишь тем, что верно служил царю и своему народу? — При этих словах Ионафана Авенир откачнулся назад, в глазах пылала ярость. Ионафан выдержал его взгляд. — Что, не отвечаешь, Авенир? Тогда другой вопрос. Ты отправил в пещеру воинов обыскать ее прежде, чем туда зашел мой отец?
Авенир побагровел.
— Наверное, ты больше всего злишься из–за того, что сам. не исполнил своего наиглавнейшего долга. Ты плохо бережешь царя.
Глаза Авенира стали ледяными. — Тебе, возможно, будет небезынтересно услышать, как, по мнению Саула, Господь должен воздать Давиду за такое с ним обращение. Царь Саул сказал, что Давид непременно будет царствовать, и царство Израилево будет процветать под его правлением. О тебе речь не шла, мой царевич. Хотя царь Саул и упрашивал Давида не истреблять всех его потомков подчистую и не стирать его род с лица земли.
Ионафан улыбнулся. — Давид следует Закону Господа Бога нашего. Он не живет по обычаям соседних народов.
— Тогда почему он теперь с ними в союзе?
Умер Самуил. Царь Саул и все израильтяне собрались плакать о нем. Саул обратился к народному собранию. Говорил пылкие слова, восхваляя прозорливца, затем возглавил погребальную процессию к месту упокоения пророка.
Ионафан настоял на том, чтобы народу раздали виноградные лепешки перед тем, как все отправятся в обратный путь. Многие пришли издалека, чтобы отдать Самуилу последнюю дань уважения. Саул громко стенал, твердил, что разорится на таких подарках, но Ионафан настоял на своем.
— Щедрый царь возлюблен народом. Люди будут охотнее платить налоги, зная, что рука царя открыта для них.
Царь восседал на возвышении под роскошным балдахином, не спуская глаз с толпы. Он высматривал только одного: Давида. Повсюду были расставлены его люди, чтобы схватить Давида, если он появится. Авенир лично проследил за тем, чтобы в случае появления беглеца ему не оставалось никакой возможности уйти.
Тысячи людей подходили к огромным грудам лепешек за своей долей. Ионафан и сам раздавал еду, благословляя и подбадривая тех, кто стоял в очередь к нему.
Хромая, приблизился старец, одетый в лохмотья, согбенный под бременем лет. Голова покрыта покрывалом, борода в пыли, он едва ковылял, тяжело опираясь на кривой посох. Тряся головой в нескончаемых поклонах, старик что–то невнятно бормотал.
Ионафан шагнул к нему и, подавая лепешку, поддержал его за руку.
— Господин мой царевич благ к народу своему, — прогнусавил старик.
— Это Бог благ: Он дал нам пшеницу и виноград для этих лепешек. Прославь имя Его.
Тот взял протянутую ему лепешку, запихнул в котомку и вцепился в руку Ионафана. Хватка была отнюдь не стариковская.
— Да благословит тебя Господь за такое великодушие, сын мой. — Давид приподнял голову — ровно настолько, чтобы их взгляды встретились.
Ионафан крепко пожал руку Давида. — Да хранит тебя Господь Бог Авраама, Исаака и Иакова в пути твоем.
Филистимляне опять вторглись в земли Израиля, и Саул с Ионафаном повели войска на войну.
Когда зифеи донесли, что Давид скрывается на холме Гахила в виду Иешимона, Саул взял Авенира и три тысячи отборных воинов из колена Вениаминова и пустился на розыски, а Ионафана оставил отбиваться от филистимлян. Авен — Езер, который теперь был одним из самых преданных военачальников Ионафана, охранял Гиву.
Вернувшись домой, он узнал, что Рахиль родила ему первенца. Но у роженицы началась горячка: Рахиль умирала.
— Ей уже ничем не поможешь, господин, — сказали ему.
Ионафан пошел к пей. — Твой сын. — Рахиль смотрела на младенца, лежащего у нее на руках. — Такой красивый. Как его отец. — Дыхание ее слабело. Она взглянула на няньку, стоявшую подле постели, та, плача, наклонилась и взяла ребенка.
У Ионафана перехватило горло. Его переполняли сожаления. Он любил жену, но главной страстью его всегда оставался Израиль. Ни разу не пожаловалась Рахиль. А сейчас на лице ее лежит бледная тень близящейся смерти. Он чувствовал себя виноватым перед ней.