— Он чудесный, Рахиль. Дар от Господа. — Слова застревали в горле. Он взял руку жены, поцеловал ладонь. — Спасибо тебе.
— Ионафан… Не печалься, любовь моя. — Она едва шептала. — Ты нужен народу.
Он нагнулся к ней, так что губы ее почти касались его уха.
— Наш сын должен носить достойное имя.
Слезы навернулись у него на глаза. — Постарайся отдохнуть.
— Нет времени, — шепнула она. — Мериббаал — хорошее имя.
Кто борется против идолов. Ионафан не мог говорить. Только крепче сжал ее ладонь.
Ее пальцы слабо дрогнули.
— Или Мемфивосфей.
Кто извергнет из уст постыдное идолопоклонство в Израиле. Ионафан с усилием кивнул головой. Да будет так, Господь. Пусть поднимется мой сын, чтобы воздать славу имени Твоему. Он снова поднес к губам руку Рахили, нежно держа ее между своими. Она вздохнула тихо, и свет ее глаз померк. Он закрыл их дрожащими пальцами и заплакал.
Он оставался в ее покоях до утренней зари. На рассвете он омылся, помолился, принес жертвы, как предписано в Законе, и вернулся к своим повседневным обязанностям, которые с каждым днем становились все труднее: обязанности царевича, защищающего государство в отсутствие царя.
Сын рос под присмотром Ионафана. Он вслух читал Мериббаалу Закон, когда младенец еще не сходил с нянькиных рук. Под сенью дуба Ионафан судил народ: заслушивал дела и выносил решения в соответствии с Божьим Законом, а Мериббаал сидел у него на коленях. Когда ребенок начинал капризничать, он передавал его няньке.
Едва начав ходить, Мериббаал путался под ногами у старейшин и советников. Ионафан хотел, чтобы обстановка государственного совета с детства была привычна Мериббаалу. Его сын не должен бояться громких споров. В один прекрасный день, если Богу будет угодно, он сам займет место в совете и станет бороться за искоренение идолов в Израиле.
Ионафан смастерил для сына крошечный лук со стрелами и терпеливо учил его стрелять в цель — плетеную корзину.
Мериббаал, как хвостик, увязывался за Ионафаном повсюду, и часто их вдвоем видели в поле, где отец упражнялся в стрельбе из лука, а сын играл или наблюдал за ним.
— Ты не можешь пойти со мной на войну, сынок. — Возможно, когда–нибудь, когда сын подрастет, ему придется встать в ряды воинов, но Ионафан постоянно молил о том, чтобы до того времени Израиль победил всех врагов и войны бы прекратились. Он молился, чтобы поколение его сына без страха сидело бы в тени масличных деревьев и смотрело, как утучняются стада. Но день, когда царь Саул мирно упокоится с отцами своими, а Ионафан станет правой рукой нового царя — Давида — день этот пока оставался далекой мечтой.
Ионафан по–прежнему старался сплотить израильские колена против общего врага — филистимлян. Уговаривал братьев слушаться прежде Господа, а не людей. Призывал отца раскаяться и веровать в того Бога, который когда–то призвал его быть царем над Израилем.
И зачастую отчаивался, ибо от усилий его мало что менялось. И менее всего — сердца завистливого царя и младших его сыновей.
И снова Саул, услышав о новом убежище Давида, готовился пуститься в погоню за своим заклятым врагом.
— Давид раз за разом щадит твою жизнь! — напомнил ему Ионафан, зная, что его слова тщетны.
— Только чтобы унизить меня!
— Он поклялся, что не поднимет на тебя руку.
— Стоит ли верить этой клятве, когда он собирает войско? Да, он не поднимет на меня руку, потому что не успеет — я убью его первым!
— Сколько же еще лет пройдет, прежде чем ты поймешь, наконец: Давид никогда не будет воевать с тобой?
Саул бушевал, не внимая доводам рассудка.
Авенир был мрачен. Начал уставать от этой охоты?
— Если с твоим отцом что–то случится, я позабочусь о том, чтобы царский венец достался тебе, а не другому.
— Он достанется тому, кого изберет Бог.
— А почему бы Богу не избрать тебя? Народ тебя любит. Вид у тебя царский. И с людьми ты обращаешься по–царски. Всем будет хорошо, если ты будешь царем.
Ионафан похолодел. Боже, сохрани нас от человеческого честолюбия! Он ухватил Авенира за ворот кольчуги и рывком притянул к себе. Стоя нос к носу с начальником войска, он, понизив голос, выговорил:
— Если падет мой отец, тебе, Авенир, лучше пасть вместе с ним!