С трудом приподняв тяжелые, будто свинцовые веки, Ратмир попытался сосредоточить взгляд. Мысли путались. Где он? Что произошло?
Туманное марево перед глазами никак не хотело рассеиваться, однако совсем близко в нем виднелось яркое пятно.
Моргнув, колдун сумел наконец сосредоточить взгляд. Лицо. Лицо девушки… очень знакомое лицо. Встревоженное, нахмуренное. Растрепанные волосы огненным облаком стоят вокруг головы.
Разлепить спекшиеся губы удалось с трудом. Голос и вовсе не слушался – хрип какой-то выходил взамен слов.
– Конопушка… – едва слышно выговорил он наконец и попытался улыбнуться. – А куда конопушки дела?
Наина растерянно моргнула.
– Вывела… – так же тихо ответила.
Сознание воина упорно уплывало, не давая сосредоточиться.
– Ну и дурочка, – пробормотал он, снова закрывая глаза.
И Наина, все так же сидевшая на полу рядом с колдуном, вдруг отчаянно разревелась.
*
– Интересно, он… бредил? Али вспомнит потом? – Наина все еще всхлипывала, но, по крайней мере, слезы перестали литься бесконечным водопадом. Будто все эти годы, занимая чужой трон и храня его для сестры, государыня регент запирала на замок свои чувства. Все обиды, вину, сожаления и боль. А они копились и копились где-то внутри темным океаном. И вот наконец сосуд переполнился, прорвало плотину. И как не было этих лет, когда несла Наина на себе одна непосильную ношу ответственности за целую страну.
– Лучше бы не вспомнил, – практично заметило ее отражение. – Тебе и дальше править, а ты вон – от одного слова раскисла, расхлюпилась. Затем ли я столько с тобой работала!
Не затем. Наина кивнула, хоть отражение и не могло видеть сейчас ее движения. Правительница все еще сидела на полу, а зеркало оставалось на своем месте на столе.
Впрочем, это не имело никакого значения, ведь зеркало лишь отражало, по сути, ее саму. Такую, какой она хотела бы стать.
А может быть, и не хотела. Может, просто считала, что такой она должна быть?
Зеркало было с ней так давно, что голос отражения Наина привыкла воспринимать почти как собственные мысли.
Правда, голос у него появился не сразу. Сначала это было обычное связное зеркало – о других таких она услышала много позже, уже в академии. И даже научилась создавать их сама.
А еще это зеркало предназначалось не ей.
*
Дети порой бывают жестоки. А еще случается, они бездумно повторяют сказанное взрослыми, не сомневаясь в безусловной правоте старших. И даже не слишком те слова обдумывая.
Царю Игнату достались две не самые простые дочери.
Алевтина всегда была непоседлива и шалила чуть больше, чем все девочки и мальчики в ее возрасте. Или даже не чуть. Зато у нее был легкий характер и счастливая способность мгновенно завоевывать сердца людей. Если что-то ее злило или расстраивало, Алька немедленно высказывала все – и со спокойной душой тотчас забывала обиду. А потому и не сомневалась, что другие устроены так же в точности.
Наина же, всегда не по годам серьезная и ответственная, с детских лет была замкнута и нелюдима. При том характер у приемной дочери царя оказался взрывной, тяжелый. В отличие от младшенькой, она всегда стремилась до последнего избегать любых споров. Зато уж и запоминала все надолго. Она могла копить в себе обиды и дурные мысли, пока чаша не переполнится – и лишь тогда выплескивала разом все.
Дивно ли, что две такие разные девочки, несмотря на разницу в возрасте, ссорились по пять раз на дню? Впрочем, так же быстро они и мирились. И горе было тому, кто попытался бы помирить их в разгар ссоры – вот тогда-то они объединялись, и непрошеному миротворцу доставалось разом от обеих.
Наина не раз слышала от челяди шепотки за спиной. Как бы ни старалась она, что бы ни делала – а всегда находился кто-то, кто замечал лишь промахи.
Так уж устроены люди: всегда им надо чему-то завидовать. Уж казалось бы – в чем уж завидовать сироте, потерявшей обоих родителей? Да, получившей отца взамен, да какого! Но ведь и прежних матушку с батюшкой она любила и помнила. А царские наряды и почести ей, маленькой, были и вовсе безразличны.
Все знали, почему Наина стала царским приемышем. Все признавали вроде бы подвиг ее родителей. Вот только… Наининой-то заслуги в том вроде как нет никакой. Сама-то девочка ничем не отличается от прочих. Так рассуждала каждая нянька или горничная, у которой подрастала собственная дочь. Прислугу в царском тереме сроду не обижали, кто работал хорошо, тот и жил справно. А только можно ли сравнить наряды да уборы царской дочки вроде как – и дочки этой самой горничной? Вот и завидовали Наине сверстницы, их матери, да и просто сенные девки. Боярыни да боярышни украдкой смотрели разом и свысока – и ревниво. Урожденная царевна-то – ясно, иная кровь, никому не ровня, не зря и сияет чисто солнышко. А этой, угрюмой да конопатой, конюховой дочке – за что счастье эдакое?