— Здравствуй, скворушка, я — хан Шахдар.
Скворец бесстрашно и доверчиво сел к нему па колени, и Безбородый, погладив его, снял с его шеи бумагу. А скворец взмахнул уставшими, запотевшими крылышками и поднялся ввысь.
— Постой, скворушка, куда ты? — спросил Безбородый: жадному скряге захотелось завладеть говорящей птицей.
— Тороплюсь обратно, тороплюсь обратно, — прокартавил скворец и улетел.
А Безбородый развернул бумагу, стал читать. «Уж не от куриц ли это письмо? — подумал он. — Буквы-то нацарапаны кое-как!» С трудом: он разобрал слова, написанные коряво, а звучащие ладно:
«Великий хан Шахдар, для народа божий дар, с благодатью на челе, тень бога па земле, победоносный владыка престола и печати, венца и рати! Пишут тебе твои рабы Асад и Шадман, которым неведом обман. Выполняли мы твою волю, скакали по чистому полю, твои лазутчики, ветра попутчики. А рубежи твоей державы таковы, что не поймешь, где твоя страна, где Рейхана, где твоя, где его охрана, — речки извилисты, горы увалисты. Вот и захватили нас всадники хана Рейхана, связали нас, привели к своему властелину, и познали мы горькую кручину. Приказал Рейхан бросить нас в подземелье, возвел на нас напраслину: мол, убили мы его сына Махмуда… Откуда такая напасть, откуда? А вины на нас нет, который год мы томимся в подземелье, пьем тоски ядовитое зелье, кувшин воды и ячменная лепешка на двоих — наша дневная еда, пропали наши молодые года! Вызволи нас, милостивый хан, чтобы твои рабы Асад и Шадман вернулись на родину, к старухе матери, сыновьями оставленной, горем раздавленной!»
Давно знал Безбородый, что Асад и Шадман не изменники, что сохнут они в подземелье у хана Рейхана, чей сын, отрок Махмуд, неожиданно исчез, а может быть, погиб. И вот прилетел индийский скворец, редкостная говорящая птица, которая пребывает только в домах родовитых и богатых, прилетела эта птица с письмом от сыновей Каракуз, его прежней соседки, чей дом он присвоил себе. Почему скворец помогает Асаду и Шадману? Куда он улетел? А вдруг хаи Шахдар услышит его картавую речь? Конечно, беда не так велика. Узнав о письме, хан, быть может, громко рассмеется, скажет: «Ну и хитер же ты, Безбородый, ну и пройдоха!» Рассмеется, легко, благосклонно ударит и простит его, своего старого соглядатая. Но может случиться и так, что хан разгневается, а гнев хана кончается виселицей. Так думал Безбородый, и эта дума была его первой тревогой.
Второй его тревогой был Сакибульбуль. Вес больше и больше хап Шахдар доверял главному конюшему, разговаривал с ним не только о делах конюшни, но и о делах державы, ибо Сакибульбуль был умен и честен, а даже самому жестокому, самому коварному владыке иногда может понадобиться слуга честный. И потому еще доверял хан Шахдар Сакибульбулю, что никто в городе не любил главного конюшего. Все помнили, что началом возвышения знатока лошадей была казнь почтенного маслобоя Равшана, ужасная смерть Биби-Хилал, заживо погребенной в могиле, а разве Сакибульбуль не был причастен к этому? Зло, совершенное ханом и его слугами, может забыть один человек, могут забыть десять человек, но его не забывает народ, ибо народ всегда памятлив.
Не забыл это зло и Сакнбульбуль. Он служил хану-убийце, и все это знали. Но служил он кривде ради торжества правды, и об этом знал он один. Он пал так низко, что служил хану наравне с презренным Безбородым, но надеялся Сакнбульбуль, что поднимется когда-нибудь высоко, до самой вершины добра. Он верил, что сбудутся слова, которые некогда сказала пери Кария, что колесо судьбы изменит свое вращение, что заблистают доброе дело и славное имя Гор-оглы.
Сакнбульбуль верил в это и сомневался, ибо где вера, там и сомнение. И не легче человеку оттого, что вера постоянна, а сомнение кратковременно.
Три года не было вестей от Биби-Хилал, и, хотя колесо времени движется поспешно, — хоть одну соринку могло бы оно сбросить со своего обода, хоть одну весточку доставить о сыне слепца и о крылатом коне.
Иногда, по вечерам, когда во дворце Шахдара гремело веселье, когда хан хмелел от вина и звона лютни, от своей жестокости и людской тупой покорности, Сакибульбуль, незаметно для пирующих, покидал дворец и верхом двигался по темному, уснувшему городу. Одна цель была у него — дом Равшана, принадлежавший теперь Безбородому. Соглядатай, владелец многих домов, не жил в этом доме, за домом присматривал его слуга. Сакибульбуль, приблизившись к дому, чего-то ждал, но безмолвно было за высокой желтой стеной, не подавала о себе вести Биби-Хилал, и порос травой тот холм, где, как все в городе думали, была могила заживо погребенной.