— Мне мало знакома цена вещей, но кто слыхал, чтобы даже шелком шитый колпак стоил пятьсот золотых монет? Да и может ли быть, чтобы царевна Зульхумар, как бедная швея, занималась продажей колпаков, изготовленных ее руками? — усомнился Гор-оглы.
— Это может быть только в Ширване, в наилучшей из стран! — сказал знатный джигит и спесиво поглядел на Гор-оглы. — Я не привык дрожать, как иные скряги, над каждой монеткой, и приобрел я колпак, сшитый самой царевной. Возьми его в руки, окинь глазом, подумай, разве изделие прекрасных рук прекраснейшей из дочерей Ширвана недостойно высокой цены?
Джигит вынул из-за пазухи колпак и дал его в руки Гор-оглы. Затрепетал Гор-оглы — не потому, что его поразило тонкое шитье, а потому, что к этому колпаку прикасались руки той, ради которой он покинул Чамбиль, и почудилось ему, что он почувствовал касание этих рук. Скрывая волнение, стыдясь его, Гор-оглы спросил:
— Кто же продает эти колпаки?
— В том-то и дело, — воскликнул джигит, — что сама царевна продает их на колпачном базаре! Так вот и восседает на возвышении посреди базара, окруженная служанками, закрытая покрывалом из парчи, и торгует своим товаром.
— Если так неправдоподобно высока цена ее колпаков, то сколько же надо заплатить за то, чтобы, откинув покрывало, взглянутъ на лицо Зульхумар?
Тут впервые джигит вздохнул:
— Никто из нас, высокородных юношей, влюбленных в царевну, не в состоянии раздобыть эту плату. Надо тебе сказать, ибо я вижу, что ты прибыл издалека, всю правду. Никогда прежде царевна Зульхумар не славилась красотой. Если о ней и говорили, то лишь о том, что се терзает неизлечимая болезнь, что со дня на день ждут ее смерти. Но в некое утро затараторили ее служанки, что к их госпоже вернулось здоровье, что она расцвела и стала прекрасна, как пери, что ни один из смертных, взглянув на нее хотя бы раз, уже не захочет смотреть на самых прославленных красавиц Вселенной. Шах Ширвана, сам изумленный новой, необъяснимой красотой дочери, только однажды показал ее своим приближенным, и те обезумели от любви к ней, перестали заниматься делами государства, хотя их бороды белы, а стан согнут под бременем годов. Ни одному из высокородных джигитов — о простолюдинах я уже не говорю — не открывает царевна своего лица, требуя за один взгляд па него неслыханную плату: показать ей маленькое золотое колечко, па котором поместилось бы изображение ее дворца, да и чтобы она сама при этом была па колечке изображена во весь рост. Приезжали в Ширван и сыновья шахов, и вожатые войск, и правители держав, но ушли ни с чем: нет у них такого колечка! А между тем богатые юноши разоряются, покупая колпаки, покупая только для того, чтобы сказать: я, мол, ношу колпак, сшитый царевной Ширвана!
Богатырь из Чамбиля поблагодарил джигита за рассказ и поскакал на базар. Народу па базаре что песку в пустыне. Шумят, бьют по рукам, клянутся, обманывают, бранятся, воруют, уговаривают, набивают цену, толкаются, плачут, хохочут, зазывают. На глазах у всех портные шьют халаты, цирюльники бреют седые и черные головы, гончары обжигают посуду, святоши молятся, кони ржут, скоморохи лицедействуют, овцы блеют, калеки причитают, игроки в кости плутуют, гадальщики предсказывают, стражи бесчинствуют, плясуны бегают по канату, как будто им зазорно пройти по земле.
Увидел Гор-оглы, что один только человек пребывает спокойным и смотрит как бы невидящими глазами на это столпотворение.
— Добрый человек, не скажешь ли мне, где колпачный базар? — вежливо спросил Гор-оглы, но тот ничего не ответил, даже не повернулся в сторону всадника. «Спит он, что ли, с открытыми глазами?» — подумал Гор-оглы и легонько ударил его рукояткой плети.
А человек этот был курильщиком опиума. Наглотавшись дурмана, он забылся в больном, но сладком сне. Почувствовав удар, курильщик сразу протрезвился, поднял тяжелую, одурманенную голову. Гор-оглы громко повторил свой вопрос.
— Чего ты орешь? — рассердился курильщик. — Ты испортил мне послеобеденный отдых. Не впервые же ты па базаре! Видишь пыль? То пылит мучной базар, за ним раскинулся шерстяной базар, дальше — базар платков и халатов, еще дальше — базар поясов и ремней, а от него рукой подать до колпачного базара. Проезжай, проезжай, не будь помехой моему покою!
С трудом пробираясь на Гырате сквозь многоголовую, пеструю толпу, между мучным, кожевенным и прочими рядами, Гор-оглы добрался до колпачного базара. Уже издалека оп увидел то, от чего сердце его забилось, как птица в клетке. На возвышении, устланном хорасанским ковром, восседала царевна, одетая с головы до ног покрывалом. На сорока ступеньках, ведущих к возвышению, украшенных китайской парчой, с открытыми лицами расположились молодые служанки и старые мамки и няньки. Они торговали колпаками. На земле, у подножия, стояли, как зачарованные, старцы и юноши, простолюдины и высокородные. У кого было пятьсот золотых монет, вручал их одной из мамок, брал с поклоном колпак, а царевна с возвышения говорила: «Носи на здоровье!» — и голос ее казался голосом лютни, чьи струны звонко и сладко трепещут под легким дуновением ветерка.