Услышав сердитый, негодующий ответ вдовы, Безбороды и озлобился против нее, а еще больше — против своей доброты, ибо соглядатай считал себя добрым. Он пришел к хану Шахдару и сказал ему, что Асад и Шадман — а это доподлинно известно — изменники, что они перешли на сторону врага и служат теперь сопредельному владыке Рейхану.
Хан Шахдар сразу поверил Безбородому: хап был доверчив, когда речь шла о плохом. Он приказал выгнать вдову Каракуз из ее дома, дом отдать Безбородому, а золото, что найдется в доме, отобрать в казну державы.
Безбородый и ханские воины пришли к вдове и сказали:
— Ты мать изменников. Хан повелел: «Да не будет отныне у тебя ии имущества, ни пристанища. Убирайся прочь».
Когда в мирных, робких людях вспыхивает ярость, они становятся на мгновение подобными тиграм. Как тигрица, кинулась Каракуз на Безбородого, вырвала редкую его бороденку — три или четыре волоса, так, что с той поры только один волосок остался на его подбородке. Тогда старший из воинов полоснул ее по лбу саблей, а другой сильным и злым ударом выбил у нее почти все зубы. Опа упала, залитая, кровью. Старая лошадь, ровесница Каракуз, испуганно заржала.
— Разорит меня моя доброта, — сказал Безбородый, — раздаю бедным людям, сиротам и вдовам свой домашний скот, а с чем сам останусь?
Он помочил в арыке платок, приложил его к лицу женщины, остановил кровь, а потом отвязал старую лошадь, посадил на нее Каракуз и сказал:
— Видишь, глупая, как благочестивый человек, то есть я, воздает добром за зло. Дарю тебе лошадь, уезжай, найди себе жилье и впредь не зарься на чужой дом.
А старший из воинов со смехом приторочил к седлу закопченный котел, стоявший на холодном очаге, насыпал в котел несколько горстей ячменных зерен, закрыл котел деревянной крышкой и крикнул, подмигивая остальным:
— Да будет обильной твоя еда, госпожа Каракуз!
Но Каракуз впала в такое беспамятство, что уже не чувствовала пи боли, ни обиды. Она покинула свой дом, в котором родилась, в котором подарила мужу детей, этих славных воинов, пропавших без вести. Ее лошадь поплелась куда глаза глядят и так добралась до зарослей камыша, за которыми начиналась пустыня.
Наступила ночь, и лошадь, вместе со своей горемыкой всадницей, свалилась в изнеможении на темный холь£ поросший камышом и окутанный едким дымом.
Но то был не холм, то был спящий див, огромное, мохнатое, человекоподобное чудовище. Див распластался на земле, храпел, его дыхание поднималось едким дымом, верхушки камышей качались от его храпа, и с них осыпалась пыль, из полуоткрытого рта то и дело вылетал голубок и снова возвращался обратно, исчезая па мгновение во рту дива, как в пещере.
Звали этого дива Афсаром. Полгода он бодрствовал, полгода спал и засыпал там, где настигал его сон: хоть на вершине горы, хоть на дне расселины, хоть днем, хоть ночью, — только летом он никогда не спал.
На этот раз Афсар заснул на краю пустыни. Неизвестно, сколько недель или месяцев он проспал, но почувствовал див, что его кусает блоха. Исполинское мохнатое тело Афсара не выносило и малейшей боли. Сначала див подумал, что блоха ему приснилась, он еще не понимал, что давно проснулся, а блоха так его кусала, что диву стало невмоготу. Не мог же он, безмозглый, догадаться, что зто изголодавшаяся лошадь кусает его мохнатое тело!
Див пришел в ярость: какая-то блоха посмела нарушить его шестимесячный сон! Пылая злобой, див поднялся в воздух и полетел над пустыней. Чем сильнее кусала его блоха, тем быстрее летел он. Уже рассвело, когда Афсар добрался до середины пустыни и грохнулся наземь, разъяренный укусами блохи, грохнулся с такой силой, что из-под бестравной, сухой земли забил родник. Каракуз и лошадь скатились на песок, не понимая, что с ними стряслось.
— Оказывается, сразу две блохи меня кусали, одна — в виде человека, другая — в виде лошади! — крикнул див, и из его рта вылетел голубок.
Каракуз, не понимая, для чего это ей нужно, поймала голубка, который клюнулся ей в руку.
— Сейчас же отдай мою душу, человеческое отродье! — прохрипел див Афсар.
Каракуз вздрогнула от этого хриплого рыка и выпустила голубка. Тот быстро скрылся во рту дива: голубок был душой исполинского чудовища.