А опыты эти? С лягушачьими шкурками? О чем они говорят? Да о том, что человек готов и в болоте жить, лишь бы плодиться и размножаться. Развелось нас, как мышей, вот скоро под чью-нибудь дудочку в море и полезем. А потом куда?.. Понятно, на Луну, там нам место...
А Вика моя ненаглядная? Красавица такая. Покажи ее по телевизору, так ведь все женщины ей поверят и перестанут глупости, может быть, делать со своей фигурой и станут красивее. А она - в науку! А что эта наука даст? Когда сушь великая наступит, папенька мой первым в шкурке в воду полезет, нет, вторым - первым Кощей полезет, Викин папа! Конечно, они - ведь денег у них не меряно. И что он там, в царстве подводном устроит? Понятно что. Войну с саламандрами или еще что похожее. Правда, философы говорят: голова человеку дана, чтобы не думать.
Нет, дурак я все же. Ванька-дурак. Чего-то не понимаю. А когда чего-то не понимают, что делают? Правильно, действуют. Значит, надо отсюда выбираться. Как? Ни окон не дверей. Ковра самолета тоже. И ломика. Остается одно - надеяться, что утра вечера мудренее. Но отцу не поодамся. Никаких Куличек, никакого стреляная в небо. Хотя... Есть ведь судьба на свете? Есть? А если есть, то если я еще разок стрельну, то опять в лягушку попаду... В Вику... Глупости.
Я заснул, и приснился сон. Я - на Куличках. Вокруг папаня, царица Шемахинская, весь двор. Стреляю. Бегу во весь дух. Вот и болото. Смотрю из-под руки напряженно - и, вижу, на той самой кочке Вика сидит. Не зеленая, не в шкурке, а в свадебном платье и личике счастливом... Я к ней шагнул, но тут брат Петя за плечо потряс:
- Вставай, Ваня, просыпайся!
Ну я и проснулся. Вижу - Петя рядом на корточках сидит.
- Ты как здесь?.. - спросонья спрашиваю, зевая, разумеется.
- Подземный ход там, в стене, - махнул рукой брат. - Как цесаревич, я о нем знаю.
- Понятно. Освобождать меня, что ли, пришел?
- Нет, мобильник принес.
- Зачем он мне?
- Да вот нажми на эту кнопку, потом три семерки набери...
- "Три семерки" - это вещь.
- Три семерки набери, и сможешь с девушкой хорошей познакомиться. А вот по этому телефону можно в Америку позвонить, в невест закрома...
- Не буду я никуда звонить, Петя, ты же знаешь.
- Знаю...
- Так зачем тогда время тратить? Давай, лучше пообщаемся.
Петя сел у меня в ногах, по-восточному ноги подогнув. Это его татары в последнем полоне так пытали, и он привык.
- О Вике ничего не слышно? - спросил я, помолчав.
- Нет... Да и откуда? Телевизоров у нас ведь нет, и радио тоже.
- Значит, все по-прежнему?
- Да... Вот только Шемахинская царица все хорошеет и хорошеет. Вчера на вечере даже руку в кармане пришлось держать.
- Я это предполагал, - засмеялся я. - Когда твою княгиню Простоквасину впервые увидел. Поживешь с ней неделек пару, начнешь и на Парашку засматриваться!
- Зря ты так, она вовсе даже неплохая женщина...
- Царица?
- Нет, княгиня... Но царица - это что-то... - вздохнул он. - Чувствую, хлебнем мы через нее горя.
- Да ладно, Петя, чему быть, того не миновать... Ты уж меня извини, ладно?
- Ладно, Ваня. Только больно не бей и не по зубам, лады?
Я дал брату в лоб. Он упал на солому тюфяком. Посмотрев на него с любовью, спустился в подземный ход и скоро был в версте от башни в темном, что ни на есть лесу.
Часть вторая.
1.
Лес был темен, потому что стояла ночь. Опасаясь погони, я прошел километров пять по ручью, перебрался через железную дорогу и вконец, измотавшись и подвернув потому ногу, забылся поутру во всполохе иван-чая. И опять был сон. Я, в руке лук, стою на Куличках, вокруг - папаня с верными стрельцами, царица Шемахинская, весь, короче царский двор. Папаня кричит: - Огонь. Я стреляю. Бегу во весь дух вслед за стрелой. Вот и болото. Смотрю из-под руки - и вижу на той самой кочке Вику. Не зеленую, не в шкурке, а во вдовьем сереньком платье. Седую, морщинистую, уставшую от в прах неудавшейся жизни... Я к ней шагнул, но тут брат Петя за плечо торопливо потряс:
- Вставай, Ваня, просыпайся! Погоня за нами!
Открыв глаза, я увидел не брата, но огромного волка. Он стоял надо мной, широко расставив передние лапы, и нос его едва не касался моего лица. Стоял и чревовещал:
- Слыышиишь, Ааня, авай, пооня.
Со страху и некоторого смятения, я хотел по народному обычаю сунуть поглубже ему руку в рот, чтоб, значит, надежно укротить за язык, но он ловко увернулся.
Отойдя затем в сторону, волчара уселся и сказал, открыв пасть, но не двигая ни челюстями, ни языком:
- Мээняя зооут Сеый. Я Виикин.
Это было так смешно, что я сумел взять себя в руки и изобразил на лице нечто подобное улыбке:
- Викинг? Варяг, что ли? Так мы их вроде прошлым летом на три года вперед разбили?
- Нее... Я Викин, - ответил серый волк.
- Викин? - подался я к нему. - Ты волк Вики?!
Волк не стал понапрасну чревовещать, он просто кивнул. Жест это привлек мое внимание к его ушам. Они смотрели не в стороны, а друг на друга, и потому казались не органами слуха, но частью волшебного головного убора.
- Что это у тебя с ушами? - раскрыл я рот.
- Поотоом... Саись, поеаали! - пробасил он и кивком указал себе на спину.
- Слушай, а я не сплю? - потряс я головой. - Это же маразм на волке ездить - ведь двадцать первый век на дворе.
- Потом маазм, теперь саись!
Тут послышался многоголосый лай - папиным овчаркам бежать до цели, то есть до моих окороков, хрящиков и прочих потрохов оставалась минут десять, не больше. Конечно, не все бы они в меня вцепились, но парочка-тройка самых злющих - их папаня на бандеровцев тренировал, - меня бы, да что меня - нас с волком бы не пощадила. Я осторожно взгромоздился на Серого, - тот чуть осел от перегруза, - и, взглянув на себя со стороны и покачав недоверчиво головой, ударил пятками в поджарые волчьи бока. Вы скакали когда-нибудь на резвом волке через темный лес, колючие малинники, тинистые ручьи и болотины? Тогда мне нечего вам рассказать.
2.
Скакали мы долго - часа два, и мне понравилось. Конечно, Серый Викинг - это не арабский папанин скакун, но последнему он бы в резвости не проиграл, по крайней мере, в лесу. Часов в десять утра волк перешел с галопа на рысь, еще через полчаса на шаг. Поняв, что опасность позади, я решил проявить дружеские чувства, спешился и пошел позади. Волк, благодарно посмотрев, продолжал трусить по тропинке, едва заметной в невысокой чащобной траве. Язык его свешивался до нее и время от времени автоматически переправлял в пасть крупные гроздья росы.
- Куда мы идем? - спросил я, когда волк, отдышавшись, оглянулся.
- Ниууда, - ответил он. - Мы уэ пишли.
Впереди, на приподнятой опушке я увидел избушку. Высокую, не на курьих ножках, но на добротном кирпичном фундаменте, впрочем, казавшимся специализированным насестом.
- Ии устаивайся, я сейас.
Волк скакнул в сторону и скрылся в чаще. Я вошел в избушку - избушка, как избушка, с зимы, видимо, не жилая. Печь русская, полати, на некрашеном полу - вязанные из ветоши круглые коврики. У оконца на четыре стекла - почерневший от времени крепкий стол, вокруг стулья, которыми можно было проломить среднюю по толщине крепостную стену. От печки шел дух еды, и мне захотелось перекусить.
- Жаль скатерти-самобранки нет, - подумал я, усаживаясь за стол. Тут дверь распахнулась, и я увидел, что ошибся: на пороге стоял Серый со здоровенным зайцем в зубах. Потерев руки, я в секунду растопил печь и принялся за зайца. Разделав его на чурбаке, хотел сунуть в чугунок, но волк сказал (далее стану переводить его чревовещание на русский):