Потом я стоял с корзинкой белых грибов под зеленой елью и смотрел на черную воронью стаю, безмолвно летевшую вслед за волком.
10.
Так я снова остался один. Посидев под мшистой елью до зрелых сумерек, пошел в деревню (название ее, хотя и совершенно глухой, определенными инстанциями мне категорически запрещено упоминать в публикациях любого рода), сказался там заблудившимся грибником, и добрые люди таджикской национальности отвели меня к одной "милой" старушке.
Конечно же, она была ведьмой, и не только ведьмой, а потомственной ведьмой. Ее дурная наследственность проявлялась во всей ее внешности, не стану ее описывать, ведь на свете живет тьма хороших людей с (мягко говоря) великоватыми носами, жиденькими усами и бородами, а также неправильной в профиль осанкой и красноватыми (от многовековых химических опытов с мухоморами-поганками?) очами. Но противных бородавок на ней не было, а избушка, в которой бедная старушка обитала, сверкала изнутри хирургической чистотой и поражала кладбищенским порядком. Маленький телевизор показывал на комоде известный английский фильм о семье вурдалаков-аристократов, и потому, потоптавшись с минуту на пороге, устланном вязанным из ветоши кружком-половичком, я перестал ждать простецкого предложения быть сваренным на ужин и шагнул в светелку.
Звали старушку Екатериной Федоровной; посадив меня за стол, она приятно хрипловатым голосом сказала, что на ужин у нее пирог с капустой и полгуся. Предвкушая такое меню, я совершенно расслабился и потер даже руки.
- А руки-то ты зря трешь, - неодобрительно посмотрела ведьма. - Их не тереть надо, а мыть, особенно, если полдня за волчью холку держался.
- А откуда вы знаете, что за волчью холку? - удивился я и тут же получил прямой ответ:
- Пахнешь ты, мил человек, псиной, и шерсть волчья там, - указала длиннющим узловатым пальцем на соответствующее место между ногами.
- Понятно, - вздохнул я. - Помыть меня желаете, перед тем, как в печь определить?
Ведьма довольно засмеялась, показав длинные желтые зубы, ничуть не ослабленные пародонтозом, и потому готовые в любой момент поспорить с бобровыми:
- Да не бойся, печи у меня, как видишь, нет, а в микроволновку ты не поместишься. Иди на двор, помойся в душе, а я тем временем на стол соберу.
Быстренько помывшись (душевой распылитель, кстати, был вделан в служившую резервуаром большую дюралевую ступу с лейблом Аэрофлота и, конечно же, бортовым номером), я хотел бежать прочь от ведьмы (как с ней спать в одной избе?!), но полгуся удержали меня хрустящими своими крылышком. И хорошо, что не бежал! Вернувшись в избу, я увидел румяный пирог формата А2, блюдо с дымящейся гусятиной, тарелку с опятами, даже на расстоянии вызывавшими обильное слюноотделение, литровый штоф с приятно желтоватой жидкостью и две резные хрустальные стопки (донельзя мотивированные) рядом с ним.
- Что это? Настойка мухоморная столетней выдержки? - указал я на штоф, усевшись за стол.
- Да нет, горилка это брусничная, пять звездочек с плюсом.
- Горит?
- Еще как! Особенно во рту. Что тянешь? Наливай, давай, сто лет не пила.
- А что так?
- Воспитание не позволяет.
- А... Понимаю. Да, набираться в одиночку - это пошло.
Я налил. Чокнувшись со звоном, мы выпили. Горилка тянула градусов на восемьдесят, если не больше. Придя в себя от нутряного жара и плотно закусив, я узнал, что горилка производится Екатериной Федоровной в целях электрификации - на ней работает небольшой генератор, мощности которого хватает на телевидение, освещение и даже на паровое отопление. Пирог был отменным, не говоря уж о гусе. После второй стопки красные глаза старухи загорелись зловещим девичьим огнем, и я подумал о ней недоброе. Это ведь в сказках добрых молодцев с расцвете сил ведьмы в печь кладут, то есть используют в общем-то не по назначению. А в реальности, особенно в наши дальше некуда сексуально революционные дни? А что если в горилку приворотное зелье подмешано, и после третьей рюмки я ее полюблю от чистого сердца, то есть откровенно? И вместо печки, помытый, в постели добровольно окажусь? В постели столетней ведьмы с такой вот неприглядной наружностью, и главное, шершавыми от непосильного крестьянского труда мозолями?
От таких мыслей глаза мои стали такими круглыми, что от третьей стопки я вежливо отказался. А ведьма, черт ее возьми, головку так кокетливо склонив, на этот мой демарш ответила подкупающе недвусмысленно:
- Правильно, Ваня, поступаешь. Мужчина должен быть пьян слегка... Так, кажется в пословицах современных выражаются? Слегка пьян и чисто выбрит?
- Да что вы, бабушка, такое говорите?! - возмутился я, как мог. - Ориентация у меня банальная, и еще я Вику люблю, аж сердце щемит.
- Знаю, что любишь. Чувствую... Вот, старуха, от ностальгии по любви человеческой и раскраснелась.
- От вашей ностальгии у меня... - Я хотел сказать: "мороз по коже", но сдержался, вовремя сочтя такое выражение для женщины весьма обидным. И повторил мысль вполне политесно:
- От вашей ностальгии, милая Екатерина Федоровна, у меня усиленное сердцебиение в поджелудочной железе...
- Ну ладно, ладно, отложу эту ностальгию на потом, расскажи только о своих похождениях...
- Каких это похождениях?
- Ну, от A до Z.
- Так это на месяц рассказ. Тысяча и одна ночь...
- Ну расскажи хотя бы об одной букве. Об А, например.
- О Памеле Андерсен что ли?
- Да, да, о ней!- вновь засверкали глаза старухи девичьим огнем.
- Да ничего особенного. Так, обычная западная баба с силиконовым бюстом. Лицо мне расцарапала, месяц потом от прессы прятался.
- А что так?
- Да, как в постель ложились, просила груди ей не мять, а я не удержался. Так потом, после всего, после слез благодарности, после: "Ох, Ванечка, спасибо тебе, милый, отродясь никто меня так классно не трахал, не драл, как Сидорофф козу", она в трюмо на себя посмотрела, и в отруб...
- А что так?
- Так груди ее силиконовые как мял, так мятыми они и остались.
- Мужлан, ты Ваня...
- Был, мамуля, был, пока Вику не встретил. У нее такие грудки...
Вспомнив милую свою женушку, я затих.
- Давай, что ли еще по одной, да к делу перейдем?
- К какому это делу?! - по-армейски аккуратно заправленная старушечья кровать пантерой бросилась мне в глаза.
- Да не бойся ты меня! Если бы я тебя совратить хотела, то Василисой Прекрасной бы обратилась...
Тут у меня крыша вовсе поехала. Лягушка обращается в Василису Прекрасную, ведьма о том же говорит. А может, и у нее шкурка маскировочная? Не зеленая, а вот такая? Куда я попал?!
- А что ты так испугался? Ну, обратилась бы я Викой, такой же, как она, такой же, от розовых подошв до темечка? И как она смотрела бы, и как она говорила: - "Ах, милый, как мне ты люб, как охоч!".
- Не, бабушка, не надо ни в кого превращаться, - попросил я. - Ведь если ты даже один к одному с Викой станешь по разгулу красоты, то ведь внешний твой нынешний вид, как бы в душу тебе войдет, и я его буду видеть памятным зрением. Буду видеть и думать, что где-то там, в застенке или подвале гаража, истинная Вика страдает от дурных людей. И физически, от неудобств, и душевно от моей малодушной непреданности.
- В общем-то, ты прав, - согласилась со мной ведьма. - Но почему ты уверен, что Вика твоя есть суть истинная красавица, а вовсе не ведьма превращенная? Ты же мужик, знаешь, что все жены-ведьмы до замужества ангелочками являются, и только после медового месяца истинный вид приобретают.
- Не, исключено, мамуля. Ничего с ней сверхъестественного не случалось - шкурку она добровольно на голое девичье тело надела. Из научно-исследовательских побуждений, да Кощеем вдобавок принуждаемая.