- Жаль, - протянул Андрей. - Давно его не видел... Ну, а ты? У тебя какая колонка, пивная? С тобой-то что творится, отчего зачах? Ведь так гремел, так купался в лучах славы! Фамилия твоя была на слуху у всех: Бельский! Вы разве не читали? Да быть того не может! Все читают!..
Максим не отвечал. Невесело усмехнулся, потянулся к початой бутылке, которую давно уже принес вездесущий Костик. Плеснул в кружку, махнул, запил пивом, стал жевать леща.
Уныло согласился:
- Что было, то было. Все в прошлом. А теперь я никто. Законченный алкаш - вот кто я, вот кем стал Максим Бельский.
Андрей глядел на него, словно не узнавая. Выдержал паузу, подождав, пока собеседник закурит, и бросил жестко:
- Почему?! Да что случилось с тобой, Макс, какая муха тебя укусила? Набрался славы, почил на лаврах - и в тину, в грязь, на дно! А талант? Его туда же, в ту же грязь? А как быть с теми, которые спрашивают, куда подевался Бельский? Уж не умер ли? Нет, что вы, надо им ответить, он еще живой для пивной и бутылки с водкой, но для вас как писатель - умер! Знайте это и не ищите его новых произведений!.. Макс, Макс, что за хандра полонила тебя, оплела паутиной мозги! Может, это связано с женщиной, и всему виной, как ни банально это звучит, несчастная любовь?
Максим посмотрел на друга уже осовелыми глазами и обнял его, положив руку на плечо:
- Связано, брат... Да еще как. Хочешь, расскажу? Только это не то, о чем ты думаешь, и дело вовсе не в несчастной любви. Я не был в рабстве у Омфалы и не прял на прялке подобно Гераклу; и все же паутину эту - ту, в которой я сейчас запутался, сплели для меня женщины... А началось все, как ты и сам догадываешься, с известности, со славы... Это, брат мой, омут, на краю которого ты стоишь, ежеминутно рискуя свалиться туда и утонуть. Все зависит от твоих мозговых извилин. Дали они трещину - и ты упал в пасть Харибды, которая высосала из тебя кровь, обглодала кости, а потом выплюнула их обратно. Многим удается удержать равновесие на краю этой бездны, и тогда они проходят опасный участок. Иные срываются, и у них уже нет сил, чтобы подняться. Я и есть тот самый, кто вознесся на Олимп, но не удержался и свалился с обрыва.
Помолчав немного, словно собираясь с мыслями, Максим продолжал:
- Туманом заволокло мозги, потом глаза. Появились сомнительные знакомства с некими одиозными личностями, меня закружил торнадо и швырнул в пропасть, в другой мир, где обитали эти самые личности-паразиты. Вместо здравого рассудка и желания работать на умах этих фланеров были рестораны, вечеринки, карты, вино и... женщины. Культурой там и не пахло, они понятия не имели, кто такой Мусоргский и в каком году произошла революция, зато виртуозно обыгрывали в карты, пили водку и подсылали к тебе слюнявых размалеванных девочек, которые смешно морщили носики при слове "работа". Вот в такую компанию гуляк - великовозрастных лоботрясов с фальшивыми улыбками и девочками-подстилками - я и попал. Надо ли говорить, что они сделали со мной за несколько месяцев? Я стал нищим, они обобрали меня до нитки, высосали из меня все! А когда им стало больше нечего из меня тянуть, они просто вышвырнули меня вон и протянули свои щупальца в другом направлении, ища следующего дурака, не знающего, куда деть свои деньги.
- Как же ты попался на их удочку? Кто втянул тебя в эту компанию, чего тебе не хватало?
- Женщины, - сразу же резко и коротко пояснил Максим. - Я пошел к ним не столько за наслаждениями, сколько в поисках музы вдохновения. Те, другие, что окружали меня, были слишком правильными, говорили о возвышенных чувствах, пели дифирамбы искусству, тонко рассуждали о поэзии, музыке, живописи. Они всегда строили гримасы презрения и искренне возмущались, если им случалось услышать, что я понятия не имею о том, кому Бетховен посвятил свою "Лунную сонату", или не выказывал никакого восторга при упоминании о "Лолите" Набокова. Со шлюхами было проще: они не выпендривались, наоборот, делали восхищенные глазки, хлопали в ладоши, слушая о том, как Фиест накормил Атрея мясом собственных сыновей, и всегда были на все готовы. Но... единственной и неповторимой, о ком я мечтал, среди них я не нашел так же, как и в среде творческой элиты.
- Кто же она такая, эта твоя богиня? - спросил Андрей. - На кого похожа? Чей образ ты столь скрупулезно и ревниво нарисовал себе?
- Это должна была быть муза - женщина, с которой мы безумно любили бы друг друга и которая вдохновила бы меня на создание новых шедевров. Причем, заметь, чуть волнистые светлые волосы и не коротко стриженная - такой рисует ее мое воображение... К тому времени, веришь ли, я почувствовал, что творчески иссяк, мне стало не о чем писать. У меня не было в голове ни одного сюжета, ни одной идеи. Душа кипела жаждой деятельности, перо рвалось к бумаге... а в голове, словно в пересохшем колодце - ни одной мысли. Знаешь, что это за момент такой? Критический. Он наступает в жизни каждого из служителей искусству.
Андрей пожал плечами и честно признался, что пребывает в полном неведении относительно загадочного момента.
Максим прояснил ситуацию:
- Это то самое время, когда нам необходимо испытать восторг перед женщиной - этим двигателем науки и искусства. Лучезарное сияние их глаз, завораживающий блеск коралловых губ, нежный трепет бархатных ресниц, фигура, походка, улыбка! Их сокровища, которые они прячут от нас под броней и охотно предоставляют в наше распоряжение, едва почувствуют, что любят и любимы сами! Что было бы с нами, не восхищайся мы всем этим? Именно восторг перед юной Шарлоттой де Монморанси подвигнул Генриха IV на войну с Габсбургом. А Бальзак восторгался Эвелиной Ганской, когда писал свою "Человеческую комедию". Такое же упоение испытывал Хемингуэй от двадцатилетней Адрианы, что побудило его вновь взяться за перо и создать "Старик и море". Да мало ли примеров? Взять того же Леонардо да Винчи и Микеланджело. Сколько прекрасных творений создали они, любуясь женским телом, слушая чарующий голосок своей возлюбленной, вдыхая божественный аромат ее тела, умащенного будоражащими воображение кремами, духами, помадами и прочими женскими ухищрениями, которыми они вызывают в нас жажду кипучей деятельности!..