Райт поднес зеркало к глазам и… не увидел ничего. Поверхность блестела, но ничего не отражала. Даже электрическая лампа на столе не отбрасывала назад из зеркала свой свет. Зеркальная гладь была как бездна, уходившая в бесконечность — словно окно вечности. Райт, окаменев, в замешательстве продолжал держать зеркало в руке.
Вдруг в зеркале что-то проступило, как тень сквозь стекло. Нет, как луч в проеме на мгновение приотворенной двери. Снова и снова. Тени с каждым разом сгущались, темнели на зеркальной поверхности. Появилось чье-то лицо — прекрасное, измученное женское лицо. На щеках зажглись краски жизни, уста загорелись, зубы заблестели. Волосы чернее мрака ночи обрамляли это лицо — лицо прекраснейшей из женщин.
Нефрет!
Да, это она явилась пред ним из лона вечности.
В зеркале ожил образ. Нефрет жила, ее губы улыбались, в глазах сияла безмятежность молодости — в удлиненных глазах, продленных к вискам смелыми стрелками. В них было счастье и восторг, — нет, из них струился источник упоения. Но внезапно лицо ее, как дымка, заволокла грусть. Дуновение тоски заставило глаза потускнеть. Резко вздернулись брови, глаза расширились от испуга, улыбка исчезла с губ.
Образ в зеркале затуманился. Казалось, чей-то неприязненный взгляд пронзал его и вбирал в себя. В глазах сверкнула молния, губы искривились от крика. Взгляд Нефрет о чем-то молил.
Черты врага проступили отчетливей, его суровая, безжалостная фигура заполнила все, стерла прежний образ. Это же Стакен!
Зеркало упало из рук Райта и жалобно зазвенело на каменном полу. Чей-то крик слился со стонами металла, сознание Райта заволокла мгла.
Мэри проснулась и начала звать мужа. Никто не отвечал. Значит, Райт еще не вернулся в спальню. Мэри вышла в коридор и приложила ухо к двери кабинета. Там было тихо. Она подергала ручку — дверь была закрыта. Мэри позвала Райта — шепотом, потом громче, постучала в дверь — сперва осторожно, после сильнее. Все было бесполезно. Мэри закричала. Сбежались служащие отеля.
Высадили дверь и нашли Райта без сознания. Рядом с ним лежало на полу старое медное зеркало.
Пришел врач во фраке — ему пришлось покинуть какой-то званый вечер. Райт пришел в себя и смог собственными силами добраться до спальни. Тем не менее, врач счел своим долгом расспросить его о самочувствии, а затем выписал рецепт.
— Вы слишком много работаете, господин профессор.
— Не профессор, а доктор!
— Такому ученому, как вы, не придется долго дожидаться профессорского звания. Вам следует только отдохнуть, избегать волнений и как можно скорее вернуться в Европу.
И, обращаясь к Мэри, добавил:
— Вы должны, сударыня, позаботиться о том, чтобы ваш муж мог чем-то развлечь себя.
Райт послушно выполнял все предписания жены. Обходил кабинет стороной и равнодушно смотрел на письма, приходившие от Карнарвона. Он складывал их стопками и больше не думал о почте. Почти забросил свою книгу. Время от времени перечитывал и правил написанное, но и эта работа не занимала его надолго. Он производил впечатление заурядного туриста, хотя и совсем не интересовавшегося древними памятниками. Казалось, он с удовольствием слушал Бособра, в чье узкое лицо всматривался, как медиум в трансе. Мэри следовала примеру мужа и, утопая в кресле, заслушивалась поэтическими фантазиями чахоточного француза. Поэт, заполучив таких внимательных слушателей, забывал о нескольких действительно завершенных им стихотворениях и предавался импровизациям. В его отягощенном болезнью воображении древний Египет — невероятный и устрашающий — оживал чудесными красками.
Видения Бособра захватывали, отравляли, как кокаин, опий или другой наркотик, придавали жизни небывалую пряность. Возможно, одаренный француз подсознательно проник во многое из того, о чем знал Райт. Его фантазии были не лишены некоторых научных оснований. Импровизации выливались в форму догадок и гипотез — мешанины реальных фактов и непредставимых выдумок — и, может быть, именно по этой причине воздействовали так опьяняюще.
Однажды вечером Райт словно проснулся после долгого, глубокого сна. Он резко поднялся и с улыбкой взглянул на Мэри и острый профиль Бособра.
— Дорогой мой, — сказал он французу, — в Египте жили не только фараоны и не только воля была главной движущей силой египетской жизни. Важнейшим было само желание жить. Найдется ли другой народ, у которого мертвый становился бы иногда живее живых — и не только богом, но даже победителем богов?
Бособр, чей поток красноречия был неожиданно прерван, смотрел удивленными глазами. А Мэри, давно не видевшая мужа в таком настроении, немного встревожилась.
— Я благодарен за честь, которую вы нам оказали, и благодарен за ваши повествования, — добавил Райт. Он хотел загладить свои невежливые слова, но невольно вздрогнул, сжав безвольно упавшую и потную руку француза. — Спасибо вам, но даже ваш блестящий талант не может воспроизвести то, что в подобном виде никогда не существовало…
— Ты обидел его, — сказала Мэри, когда поэт отошел.
Она спросила, когда он намерен уехать, но получила уклончивый ответ. Показала ему газету с заметкой, где говорилось, что состояние здоровья Стакена ухудшилось. Райт спросил, каким числом был датирован номер. Услышав ответ, начал что-то подсчитывать в уме и улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься? — подскочила Мэри.
— Я думал о Стакене.
— Противный тип!
Стакен, казалось Райту, не собирался прекращать преследование. Даже сюда, в Египет, приходили газеты с известиями о профессоре. Спустя какое-то время пришло письмо, написанное дрожащим почерком. Стало очевидно, что Стакен и вправду болен. Содержание письма напоминало лихорадочный бред. Стакен повторял прежние увещевания и умолял верного ученика не отступаться от пути истины. Некоторые фразы были написаны иероглифами, отдельные слова жирно подчеркнуты, буквы плясали. Да, состояние старика оставляло желать лучшего. При чтении письма Райт ощутил даже известное сочувствие — но тем сильнее заговорил дух протеста, который всегда просыпался в нем во время бесед с учителем. Вечно профессор лез в его мысли, его чувства!..
Райт навестил директора. «Слышал, что ваш профессор — Стакен — тяжело захворал…» — соболезнующее сказал тот. Директор был любезен и явно забыл об остром обмене мнениями касательно раскапывания могил. Он заговорил о новых открытиях лорда Карнарвона и, не вдаваясь в оценки, заметил, что Райт может продолжать раскопки на своем участке. Усыпальница какой-то царевны, это не имеет особого значения. Иное дело — осквернить гроб самого фараона. Он, как директор музея, употребит все свое влияние для прекращения дальнейших работ. Частично это ему уже удалось, так как лорд был вынужден прервать раскопки. Вдобавок Карнарвону, очевидно, придется расстаться со многими находками.