Непонятную привязанность к нему старца, который никого не удостаивал своим вниманием, можно было объяснить только подобными родственными чувствами.
Громадные познания Инени ни у кого не вызывали сомнений. И даже многочисленные завистники Сатми нехотя признавали, что он был единственным, кто мог сравниться с верховным жрецом. Причиной недовольства была его молодость: старики, годами обсуждавшие тонкости священных книг, косо смотрели на юношу, который с легкостью усваивал самые непонятные тексты и толковал затруднительные места. Инени не скрывал, что избрал Сатми своим преемником. Его тирания подавляла в зародыше всякое недовольство. Бритые губы жрецов смущенно улыбались, когда во время диспутов рядом с Сатми появлялся Инени. Постепенно они начали оказывать наследнику такие же знаки льстивого уважения, с каким относились к нынешнему верховному жрецу.
Сатми без цели бродил по улицам и прислушивался к разговорам. Его появление часто смущало горожан. Высокое положение Сатми сразу бросалось в глаза и не располагало к откровенности. Женщины были смелее и нередко громко восхваляли красоту прорицателя. Легконогие танцовщицы даже не пытались завести с ним беседу — бесполезно. Сатми глазел на чужестранцев, особенно мужчин с белокурыми бородами, привозивших янтарь — странный камень, плотный, теплый и напоминавший на ощупь живое существо. Эти теплые камни почему-то нравились Сатми больше любых других — вавилонской ляпис-лазури, египетских изумрудов, ясписа, гранатов, рубинов и сердоликов — ничем не отличавшихся для него от дешевых стекляшек.
Однако Сатми с удовольствием наблюдал за работой ювелиров. Из золотой проволоки или чеканной меди они изготавливали ожерелья, серьги и диадемы, служившие для украшения не только живых, но и усопших. Благочестивые миряне приносили в храм дары, поражавшие богатством материала. Жрецы говорили, что такие пожертвования были угодны богам. Но и изящные, хотя и менее пышные изделия, остававшиеся за стенами храма, тоже были данью Творцу, который наделил умением и мастерством прославлявшие Его руки. Так думал Сатми.
Много дней прошло со времени встречи с Нефрет в святилище. Сатми снова увидел царевну — и снова в святилище. Она заметила молодого жреца и заулыбалась, мешая ему исполнять свои обязанности. Он опять смутился и чуть не нарушил предписанный ход ритуала.
Он не заметил или не захотел заметить настороженного взгляда Инени. Нефрет встретила его улыбкой. Это был счастливый знак.
Тутмоса, храмового писаря, носившего титул младшего жреца, высоко ценили за поэтический талант. Переписывая священные тексты, Тутмос украшал их цветами своего красноречия. Однажды писарь сообщил Сатми, что царская дочь Нефрет, та самая Нефрет, которую он знал с детства и развлекал когда-то веселыми сказками, превосходит поэтическим дарованием его — Тутмоса.
Тутмос высказал эту оценку без всякой задней мысли. Просто заметил, когда Сатми похвалил его за красиво составленные тексты. Тутмос — человек почтенного возраста, однако весьма гордившийся своим талантом — прочитал вчера стихи, записанные его товарищем, придворным писарем, под диктовку царевны. Стихи Нефрет, правда, были не очень патетическими, но напомнили писцу юношеские любовные похождения — даже слезы навернулись на глаза.
Тутмос показал стихотворение, бережно переписанное им:
— И это написала девушка, которая еще вчера была ребенком, еще не испытала любви, только ждет ее и тоскует! Счастлив тот, для кого она заплетет свои косы. Но стократ счастливей тот, по ком она томится и для кого распустит волосы.