Райт смотрел прямо перед собой, будто забыв, где сидит и к кому обращается. Компания чувствовала себя неловко: за ужином, как-никак, люди должны отдыхать и развлекаться непринужденной беседой… Курт решил поправить настроение и вновь наполнил рюмку Райта. Райт машинально выпил, за ним все остальные.
Макс был уже пьян и не следил за языком.
— Не считаете ли вы, господа, что профессор Райт немного напоминает пастора, почтенного пастора? А когда он начинает излагать про Египет, то будто читает проповедь в церкви?
Курт начал сильно дергать приятеля за рукав. Райт не отреагировал и продолжал спокойным голосом:
— Самое главное — это сильная вера и сильная воля. Вот чего не хватает ученым, которые руководствуются исключительно разумом. Когда я произношу имя царевны, я вкладываю в него всю силу своей воли и пытаюсь пробудить к жизни все, что еще живет и должно жить в ней. Моя воля должна разорвать невидимую завесу, отделяющую ее от нашего мира и нашего времени. Мне кажется, это желание зародилось во мне не сейчас, не в последние годы, когда я начал интересоваться Древним Египтом, а жило во мне, когда я только появился на свет… нет, я неправильно выразился — когда я еще не появился, когда я три тысячи лет назад бродил по Египту…
— О, да вы, профессор, старше, чем выглядите… — пошутил кто-то на другом конце стола.
Профессор не слышал, не хотел слышать.
— Да, друзья мои, я не могу сетовать, что загубил свою жизнь… я вправе говорить о великом счастье: я знаю, как надо жить, чтобы осуществить свое наивысшее желание. Я открыл его. Оно именуется «Нефрет».
Макс захлопал в ладоши и крикнул:
— Кельнер! шнапса! Компания желает выпить. Хотим осуществить свое наивысшее желание. Оно именуется «шнапс»!
Было недалеко до скандала. Когда на столе появилась новая бутылка, поднялся такой шум, что в нем утонули протесты Курта и смех его товарищей, которые стали убеждать Райта, что Макс совсем пьян и что его нельзя принимать всерьез.
На следующий день Курт сидел в кафе с томиком Геродота. Он готовился к докторской диссертации на тему «Геродот в свете современной египтологии».
Рядом с ним сидели Макс с Жанной. Курт повернулся к ним:
— Послушайте. Интересная вещь. Кое-что относящееся к нашей бальзамически-душистой Нефрет. «Тела жен знатных людей отдают бальзамировать не сразу после кончины, точно так же как и тела красивых и вообще уважаемых женщин. Их передают бальзамировщикам только через три или четыре дня. Так поступают для того, чтобы бальзамировщики не совокуплялись с ними»[8].
— Омерзительно! — воскликнула Жанна с выражением большого интереса на лице.
— Не понимаю, почему менее омерзительно позволить телу начать разлагаться и совершенно не огорчаться тем, что с ним произойдет, — сказал Макс.
— Дорогой мой! У египтян далеко не каждый удостаивался такой посмертной заботы о теле… Ты ведь слышал, что я прочитал. Не понимаю только Жанну… ее наверняка забальзамировали бы…
— Об этом тебе лучше спросить у господина Райта, специалиста по замороженным трупам. У тебя еще мало опыта с мумиями. Слышал, что твой профессор даже не допускает тебя к своей мумии. Ревнует.
— К какой такой «своей мумии»? — поинтересовалась Жанна.
— Пол-Берлина знает об этом, а ты задаешь глупые вопросы… Райт по целым дням запирается в своем кабинете с египетской царевной, которую ты будешь играть на сцене, и пробует ее оживить…
— Не шути, Макс. Глупости!
— Спроси Курта.
— Курт, это правда?
Курт молча кивнул головой.
— А сколько лет твоему профессору?
— Примерно три тысячи… так он сам сказал нам вчера…
— Только не остри. Просто хотела узнать. Любопытно слышать, что сегодня еще встречаются такие чудаки.
— А когда же их не было?!
— Я быстро отучила бы его от этой мании…
— Интересно, как?.. Попыталась бы занять место Нефрет? А знаешь, Макс, это идея…
— Но-но, оставь Жанну в покое со своими идеями. Кажется, ты хочешь отправить ее вместе с Райтом в сумасшедший дом. Он уже скоро там окажется. Если бы вчера в нашей компании сидел какой-нибудь психиатр, он охотно выписал бы ему свидетельство для лечения в санатории.
— Ты меня не понял, Макс. Я совершенно серьезно думаю о том, как избавить такого одаренного человека от его idée fixe…[9] жаль его труда, таланта…
— Но что общего у всего этого с Жанной? Ты уже сделал ее египетской царевной танцевального зала…
— Макс! Прошу запомнить, что мой театр — никакой не танцевальный зал… — вспыхнула Жанна.
— Да будет тебе! Хорошо, «Ла Скала» или «Метрополитен-опера», мне все равно… Я обращался к Курту. Он вскружил тебе голову какой-то египетской мумией и теперь ты стала так задирать нос…
— Макс! Если ты меня еще раз оскорбишь…
— Почему вы так кипятитесь? Я всего лишь рассуждал вслух… давайте спокойно пить кофе… Погодите, я хочу вам еще кое-что рассказать о Геродоте. Этот греческий историк утверждает, что по верованиям египтян человеческая душа — бессмертна и что она после смерти тела немедленно переходит в тело другого существа, которое в ту самую минуту рождается. Когда же душа побывает в телах всех животных и птиц, живущих на земле и в воде, она вселяется в тело младенца, который рождается в миг последней смерти. Это великое круговращение души продолжается три тысячи лет.
— Странное дело, — злобно заметил Макс. — И как это ты родился человеком? Тебе подошло бы быть… попугаем. Ничего не можешь придумать самостоятельно, только повторяешь то, что вычитал из книг или услышал от профессоров.
— А сам ты что-нибудь придумал?! Подожди, я еще такое придумаю, что тебе жарко станет!
— Опять?! — вскричала Жанна и разняла приятелей, которые начали уже наскакивать друг на друга, как задиристые петухи. — Ах, какие вы скучные!
Курта Ремера удивило поведение Райта. Дело было в музее через несколько дней после совместного ужина. Райт просматривал записи ассистентов с нескрываемым недовольством, очевидно, не находя в них ожидаемых им выводов. Ничего не объяснял, только бросал язвительные упреки:
— Вы мало работаете.
— Ваше внимание рассеяно, вы думаете о совсем других вещах, а не о работе.
— Совершенно неправильный подход.
— Я ожидал от вас большего.
И Курту:
— Как вы можете готовиться к докторату, не зная таких простых вещей?!