Квартира была пропитана невыносимым зловонием. На свежий воздух надеяться было нечего, а просить Кранца снова открыть входную дверь было уже поздно. Химик подталкивал Райта все дальше в коридор, затем остановился и пропустил гостя в комнату.
Посреди комнаты, на столе, серым пятном выделялось тело. Райт подошел ближе, не отдавая себе отчета, какое чувство брало в нем сейчас верх над всеми остальными: любопытство, страх или отупение человека, который продолжает надеяться, несмотря ни на что.
Перед ним лежала Нефрет. Не покоилась, а дремала. Ее губы были чуть приоткрыты, как будто она уснула с недосказанным словом на устах или улыбалась в сонном забвении. Веки подрагивали, — быть может, только что замерли от удивления, когда он взглянул на нее. Маленькая, почти детская, слабо развитая грудь не дышала. «Наверное, она задержала дыхание, услышав мои шаги…» — подумал Райт и в тот же миг усмехнулся, осознав всю нелепость этой мысли. Влажные черные кудри вились в беспорядке, оттеняя бледное лицо.
Да, это была Нефрет — такая, какой представлял ее себе Райт, какой знал ее Сатми.
Тени танцевали по стенам, сгущались над столом. Они издавали какой-то шелест, мешавшийся со всхлипываниями… да, в глубине комнаты отчетливо слышался плач. Райт оглянулся: не почудилось ли ему?
Кранц поставил свечу на столик у двери и обеими руками стянул с лица очки.
Два маленьких, подслеповатых глаза, как у щенка, посмотрели пытливо и беспомощно на Райта, словно ожидая неведомого знака.
Не успел Райт решиться на какое-то слово или жест, не успело рассеяться первое впечатление от увиденного, как старик швырнул очки на пол и скрюченными пальцами вцепился ему в горло с криком:
— Проклятый! проклятый!
Райт увидел перед собой знахаря Суаамона. Резким движением отбросил старика в сторону. Тот покатился в угол, сбивая по пути склянки. Поранил руку, вскрикнул и замахал окровавленным пальцем, не переставая вопить:
— Проклятый! проклятый!
Райт поднял легкое тело Нефрет и вынес его в коридор. Кранц повторял свои проклятия, как эхо в темном подземелье, — скулил то как побитая собака, то как несчастный, обиженный ребенок.
Райт шел по темной лестнице. Голос позади постепенно замирал. Тело Нефрет было влажным и грозило вот-вот выскользнуть из рук. Ее ноги болтались и мешали спускаться.
Кто-то поднимался снизу.
Райт приставил тело к лестничным перилам, стащил с себя теплое пальто и завернул в него Нефрет. Тело исчезло под пальто, и он ровными шагами двинулся вниз.
Какая-то тень прижалась к стене и затем незаметно последовала за Райтом.
У дома Райт заметил авто. Взмах руки — и шофер открыл дверцу. Он еще оборачивался на сиденье, чтобы удостовериться, сел ли пассажир, а Райт уже усадил рядом с собой бесчувственную спутницу и распорядился:
— В музей! Где остановиться — покажу.
Нефрет, закутанная в пальто, сидит в машине рядом с Райтом. Ее ноги накрыты пледом. Голова бессильно упала на его плечо. Она спит. Райт прислушивается. Он был бы счастлив сдержать стук своего сердца, только бы слышать ее дыхание.
Он уже забыл о том, где он и куда едет. Весь занят раздумьями о будущем. Настоящее исчезло для него. Его настоящим стало прошлое, такое давнее, что современники не в состоянии даже представить его себе. Но здесь, рядом с ним, сидит Нефрет, жившая в этой давно померкшей древности — и кажется, что она заснула только вчера и проснется, не пройдет и минуты.
Существует ли разница между умершими три тысячи лет назад и теми, с кем мы расстались три дня тому? Что знают о загробном мире еще не побывавшие там, — что знаем мы, устремляющиеся туда мыслями, мелкими и ничтожными, как наши будничные хлопоты?
Секретарь Райта, следивший за профессором, испытывал моральное удовлетворение — он вовремя различил в загадочном письме привкус скандала. Прячась в темном уголке подозрительного подъезда обветшавшего дома, в этом квартале с дурной славой, он сумел разглядеть, для чего приходил сюда профессор.
Дело ясное: с бережно завернутой в пальто молодой женщиной, которую Райт так поспешно вынес из дома, что-то случилось. Вдобавок, она даже не была как следует одета — детектив-любитель готов был присягнуть, что видел голые ноги, свисавшие из-под пальто. Она спала, была пьяна, опоена каким-то наркотиком, а может… может быть, даже мертва.
Странное поведение Райта в последнее время — теперь разъяснилось.
Мэри стала второй свидетельницей как минимум легкомысленного поведения мужа. Ее авто незаметно ехало за такси, после обогнало его — и Мэри увидела, как муж склонился к лицу молодой женщины, сидевшей с полузакрытыми глазами.
Доказательств было более чем достаточно.
При виде секретаря Мэри почувствовала себя неловко. Она стыдилась того, что кому-то стала известна причина ее дурного настроения и тоски. Она не нашла в себе смелости заговорить с ним на эту тему и не видела необходимости обращаться к нему за советом. Секретарь был для этого слишком молод. Да и что она могла бы сказать ему? Оправдываться? Обвинять Райта?
Он был свидетелем ее супружеского несчастья, а у нее не было сил притворяться, что она принимает все спокойно, как нечто естественное, случающееся со многими другими женщинами — такими же несчастными, как она. Самой болезненной была мысль, что обо всем узнает Кэти… Мало ли откуда? В большом городе ничто не может долго оставаться тайной.
Секретарь иронически улыбался при мысли, что у Кэти появится тема для сплетен и ядовитых острот.
Секретарь застал Райта дома и вежливо спросил:
— Я вам нужен?
— Прошу вас, оставьте меня. Я немного взволнован и должен остыть. Вы понимаете…
Секретарь ничего не понимал: профессор держался то ли искренне, то ли цинично. Он поклонился учтивей обычного и вышел.
«„Немного взволнован?..“ Получается, что он нас заметил или не желает скрывать причин своей взволнованности. А ведь у него молодая и красивая жена… Он же ей ничего не сказал. Она так же мало ориентируется в ситуации, как я — чужой человек…» — раздумывал секретарь. В голове у него не складывалось ни единой гипотезы, какие бывают столь полезны для детективов.
Музейный сторож услышал протяжный и достаточно необычный в такое время звонок. Он сидел в удобном кресле перед разложенной газетой, не ожидая в этот неурочный час никаких посетителей.
Сторож очень удивился, увидев профессора. «Видно, что-то забыл… портфель, часы, записи…» Удивление сторожа лишь возросло, когда он услышал приказание открыть музей. За двадцать пять лет службы такое произошло впервые! Визит директора в помещение сторожа и подобное требование — нечто небывалое в истории музея!
Сторож медленно и довольно неохотно расстался со своими шлепанцами, надел ботинки и принялся разыскивать форменную фуражку. Затем демонстративно водрузил ее на голову — пусть профессор знает, что его заставляют выполнять рабочие обязанности во внеслужебные часы.
Райт в нетерпении переминался с ноги на ногу: сейчас ему было не до черепашьих протестов старого служителя. Перед музеем ждало авто. Райт заплатил шоферу, жестом показал, что обойдется без посторонней помощи, поднял длинный сверток и понес его к воротам музея. Сторож шел рядом с фонарем, освещая дорогу.
Странное дело: из этого длинного мягкого свертка торчали голые женские ноги, чуть прикрытые пальто профессора. Это уже было совсем не в порядке вещей. Днем музей посещали женщины, но никто их туда не втаскивал и не вносил на руках… А уж ночью… Правда, директору позволено много больше, чем обычным гостям музея и служащим рангом пониже, даже сторожу… Что говорит должностная инструкция? О ночных посещениях в ней не упоминается.