Черные глаза Шакловитого злобно сверкнули, и судорожная дрожь подернула его губы.
— Ну, это еще посмотрим! — насупясь, промолвил он. — Хотя орел и знатная птица, да ведь и ее общипать можно!.. А что, отец Сильвестр, погадал ты мне на звездах?
Сильвестр вздохнул, медленно приподнимаясь с кресел: «Ох, ох! Плохо тебе будет!»
— Вот твой жребий, — сказал он, показывая Шакловитому кусок бумаги, исчерченный кругами и линиями, исписанный цифрами со множеством вычислений и помарок и испещренный разными непонятными фигурами.
— Ничего я тут, отец Сильвестр, в толк взять не могу! — сказал он.
— Еще бы захотел понять: всему, брат, нужна наука. Разъяснить эти чертежи, фигуры и цифры может только такой звездочет или астролог, как я, — не без гордости заметил монах. — Смотри, — начал он, положив на стол бумагу и указывая на ней циркулем, — вот здесь будут знаки зодиака, а здесь идут планиды, а тут звезды…
Шакловитый приготовился слушать, как вдруг вбежал в комнату молодой келейник.
— Боярин князь Василий Васильевич пожаловал к тебе, отец-строитель!
Сильвестр и Шакловитый выглянули в окно.
По дорожке, обсаженной молодыми березами, важно и медленно шел сановитый Голицын. Монах и окольничий поторопились выйти к нему навстречу, но, прежде чем успели подойти к боярину, к нему уже подбежал Силин. Митька упал на колени перед князем и раболепно поцеловал полу его ферязи, а боярин снисходительно протянул ему руку, которую он тоже поцеловал.
— Ну что же, Митька, гадал ты мне в солнце? — спросил Голицын. — Что же ты узнал?
— Ты любишь чужбину, и она тебя любит, а свою жену ты забыл, — шепнул ему на ухо Митька и, отскочив от боярина, встал почтительно за его спиною.
Голицын нахмурил брови.
— Глупости ты городишь! — бросил он ему через плечо и пошел далее. Сильвестр и Шакловитый поспешили к нему. Боярин, сняв шапку, подошел под благословение отца-строителя и приветливо кивнул окольничему.
Вошедшего в келью Голицына Сильвестр усадил в кресло около стола.
— А ты, отец Сильвестр, по-прежнему занимаешься отреченною наукою? — начал князь, увидев попавшийся ему на глаза гороскоп Шакловитого. — Смотри, сожжем мы тебя когда-нибудь на Болоте в срубе за колдовство!
— Это, боярин, не колдовство, а наука, — заметил Сильвестр.
— У нас, на Москве, наука и колдовство почитаются за одно и тоже.
— Правда твоя, боярин, не только черный народ, но и служилые люди и даже боярство куда еще не просвещенны у нас. Для них разгадка тайностей природы кажется чародейством, тогда как познание таковых тайностей ведет к познанию величия Божьего! — говорил монах.
— Ну, знаешь, отец Сильвестр, по-моему, хоть в природе и есть божественные тайности, есть, однако же, и колдовство, — начал поучительно Голицын, отличавшийся при всем своем уме большим суеверием.
Шакловитый с напряженным вниманием, как бы переходившим в благоговение, стал прислушиваться к беседе между Сильвестром и Голицыным, считавшимися в ту пору самыми умными и просвещенными людьми не только в Москве, но и во всем московском государстве.
— Как, например, постичь то, что я однажды, в 1675 году, сам видел в царском дворце и о чем покойный царь Алексей Михайлович указал, на память будущим векам, записать в дворцовых книгах? А видел я вот что: какой-то простой заезжий в Москву человек положит на стол ножи, а потом они вдруг на пол-аршина, а почитай, что и боле, поднимутся над столом невидимою силою, да мало того, что поднимались сами, а поднимали за собою без всякой привязи и деньги и венки из цветов: Думали все, что тут дьявольское наваждение, аи нет, совсем не то. Позволял он крестить ножи, читать над ними: «Да воскреснет Бог» и кропить их святою водою, а они и после того поднимались со стола по-прежнему. Доказательно стало тогда всем, что нечистой силы тут нет, хотя, как известно, она при оплошке человека горазда действовать разными обмороченьями.
— Да, при крестном знаменьи, молитве и при святой воде нечистой силе ходу не бывает, — глубокомысленно заметил Сильвестр. — Тут должна быть наука.
— Вот о расширении-то ее в российских пределах и нужно нам усердствовать. К слову: когда же ты, отец Сильвестр, приготовишь привилегию на академию, для поднесения ее правительнице-царевне? Ведь она ждет ее с нетерпеливостью. А ты хорошо знаешь ее ревность к наукам.
— Как не знать! Сперва от покойного Симеона слыхал, а потом и сам в том убедился. Дивлюсь ей, дивлюсь и дивиться не перестану! — с восхищением говорил Сильвестр.