4
Кабак Генриха Штадена, место новой службы Неупокоя Дуплева, располагался на берегу Неглинной, за новой Китай-городской стеной. Найти его легко, проехав слободку лучников или Лубянку, потом — мимо Литовского подворья. Неподалёку Конская площадка, где наживал когда-то деньги Яков Щелкалов, отец теперешних всесильных дьяков. Поэтому у Штадена всегда крутились торгаши-ногайцы, а их кибитки стояли дальше, к востоку от Земляного вала, третьей линии московских укреплений.
Неупокой не сразу понял службу. Василий Иванович Умной дал ему денег и велел с другим жильцом Венедикта Борисовича, Михайлой Монастырёвым, ходить по кабакам и улицам Москвы, — знакомиться. Михайло жил в Москве два года и хорошо знал её. Конечно, лучше бы ему её не знать.
После разгрома Новгорода Монастырёв был привезён в Москву с несколькими сотнями новгородцев для показательной казни. Он навсегда запомнил этот день — двадцать пятое июня 7079 года, 1570 от рождества Христова. Новгородцев вывели на Поганую лужу, площадь перед Кремлем и Покровским собором. Первым казнили большого человека, печатника Ивана Висковатого. Новый глава Разбойного приказа Василий Яковлевич Щелкалов собственноручно бил его кнутом, вычитывая вины. Когда началась общая казнь, Монастырёв забился в толпу и отвернулся: зрелище чужих смертных страданий особенно невыносимо, когда тебя ждёт та же участь. Над осуждёнными, стоявшими хоть и толпой, но каждый наособицу, как это обычно бывает в безнадёжном положении, висел дрожащий стон. Иных рвало прямо на землю... Опричники выхватывали и казнили новгородцев, ближние государевы люди показывали верность. Особенно охотно кровавили саблю те, кому государь не слишком доверял. Михайло ждал, превратившись в бесчувственный пень, уже заранее обрубленный, с одним неосознаваемым остатком жизни глубоко в корнях... Вдруг человек от государя объявил, что остальных помиловали. К этому времени из новгородцев в живых осталось сто восемьдесят человек.
Михайло был из захудалых белозерских князей Монастырёвых. Первое время он кичился перед Дуплевым родовитостью, покуда не почувствовал в нём книжный ум и более высокое образование, что уравняло их по крайней мере в дружеском общении.
Пока они присматривались к собутыльникам, таким же горьким и бездельным детям боярским, как они сами.
С остротой новичка Неупокой сразу заметил враждебность между этими людьми и в то же время тягу друг к другу, навязчивое желание доказать своё. Особенное любопытство вызвал у него Злоба Мячков, опричник не из последних, друг хозяина кабака, тоже вчерашнего опричника. Мячков страдал одной манией, присущей в те месяцы многим опричникам и заставлявшей их во всякую свободную минуту бежать в кабак: страхом перед будущим возмездием. Не перед государем, отменившим опричнину, но не расставшимся с Малютой, и не перед людьми вроде Монастырёва, а перед безликим возмездием людей вообще, от коих государь прежде защищал их, а скоро не захочет защищать. Вдруг, скажем, завтра на посаде решат разбивать дома опричников, рубить их с семьями, под корень!
Неупокой, узнавший, что Мячковы — старый боярский род, не понимал, почему Злоба так держится опричнины. Когда же понял после нескольких застолиц, ему открылась новая, вполне хозяйственная сторона этого голого, казалось, душегубства.
Мячковы не раздробили своих имений, как Монастырёвы. В роду их было много бездетных, что кажется странным для того полнокровного времени. Не разделяя своих имений, Мячковы разоряли их.
Особенно не везло Злобе. Он не умел соизмерять доходы с тратами и не умел хозяйничать. Крестьяне уходили от него не только в Юрьев день. Так продолжалось, пока его вотчина, лежавшая недалеко от Слободы, не была записана в опричнину, и Злоба вместе с нею. В имениях опричников государь ввёл порядок обложения оброком не «по старине», то есть примерно рубль в год с семьи, а «как вас изоброчат». Крестьяне оказались в полной зависимости от землевладельца — в долгах, не хуже полного холопа. Кроме того, опричники силой свозили мужиков с земель опальных, судиться с ними было невозможно.
Обобранные деревни вымирали. Добавился неурожай. Государь взамен разорённых давал опричным новые поместья — до трёх раз. Теперь всё это кончилось, опричные остались при своих опустошённых землях. Скоро выжившие крестьяне узнают о февральском указе и разойдутся кто куда.
Присматриваясь к Злобиным дружкам, Неупокой решил, что все они, за редким исключением, хозяева никудышные. А жить им хочется богато, ярко и поближе к власти. Не ради неё самой — чистое властолюбие, как редкая болезнь, поражает немногих, — а потому, что власть — это кормушка, множество житейских привилегий. Отсюда и жестокость. Вот и всё.