«Куда его дели? Конечно, получив письмо, его бросили в корзину, из корзины он попал в коробку для отбросов, оттуда — на улицу. Там его нашел тряпичник, который отнес сортировщику. Надо дождаться тряпичника. А пока составим план кампании. Если письмо заказное, то оно записано и при получении, и при отправлении. За границу ехать не стоит. Мадам Дюпон не выдаст своего брата. Я все узнаю, не выезжая из Парижа».
Ленотр вышел на улицу, крикнул дежурного полицейского и, приказав привести к нему тряпичников, которые появятся в этой местности перед наступающим утром, отправился домой и лег спать.
Еще не рассвело, когда в квартиру помощника комиссара были приведены два мусорщика. Дав каждому по двухфранковой монете, чтобы их ободрить, Ленотр начал свои расспросы.
— Что вы делаете с найденной в мусоре бумагой? — спросил он.
— Мы ничего не делаем, сударь, мы ее не трогаем. Тряпки, кости, стекла, железо, дерево, окурки — это наше дело, но бумаги мы не трогаем: бумага никому не нужна.
«Только сон потревожил», — подумал Ленотр.
Отпустив мусорщиков, он сейчас же придумал новый план. Сев за стол, он написал объявление такого рода:
«1000 франков награды тому, кто первый укажет телеграммой точный адрес инженера Дюпона его сестре, игуменье кармелитского монастыря в Пасси, которая о нем беспокоится».
Он позвонил.
— Жан, снесите это объявление тотчас же во все главные газеты. А затем, как только откроется главный почтамт, узнайте, нет ли, случайно, писем на имя инженера Дюпона.
«Таким образом, я сразу узнаю, в Париже ли он или в провинции».
И он самодовольно улыбнулся.
VI
Собрание 23-го августа на улице Кадэ, на которое прибыл премьер-министр, было особенно многолюдно и бурно. Требовалось выработать целую программу действий для борьбы с клерикализмом и предрассудками. Главный мастер открыл заседание:
— Достопочтенные братья! Цель нашего союза «Свободных каменщиков» — всемирное братство, торжество человеческого разума, полнота человеческого счастья. На пути наших благодеяний к людям стоят вековые предрассудки, с которыми мы принуждены бороться. Франция — эта передовая нация, первая отряхнувшая оковы устаревших реформ деспотизма и произвола и зажегшая светоч свободы, снова подпадает под влияние изуверов-клерикалов. Клерикализм — вот наш враг; это сказал еще Тьер[8], указывая на армию черных сутан, наводнивших нашу страну. Клерикалы полонили наших жен и дочерей, наполнили армию, взяли в свои руки школы. Они конкурируют в выборах; они завели свою прессу и ведут агитацию по всей линии. Дерзость их дошла до того, что они не остановились перед призывом войск к восстанию против республики. Обаяние их стало до такой степени сильным, что само правительство ему подпало, и невинного человека заточило на Чертов остров[9], где он пробыл два года (ропот негодования), а затем помиловали его, как будто он нуждался в помиловании! Помилование, когда он требовал реабилитации! И он ее добьется! (Крики: «Да здравствует Дрейфус!»). Но мы использовали ошибки противника и побиваем его — его же оружием. Теперь посмотрим другую сторону дела. В руках конгрегации целый миллиард мертвого капитала, не подлежащего фиску… Этот миллиард господин министр культов обещал возвратить нации. (Жидкие аплодисменты.) Но он возвратит его нам. (Гром оглушительных аплодисментов.) А теперь слово предоставляется нашему уважаемому брату, мастеру 33 степени, господину Леону Таксилю[10]. Он сделает нам интересное сообщение.
На трибуну взошел пожилой человек с юношески горящими глазами, но с шапкою седых волос. Зала замерла в ожидании.
— Господа магистры, мои достопочтенные братья! Я должен вам сказать, что я учился у иезуитов. Один раз, за пустячную провинность, воспитатель меня посадил в чулан на целый день и продержал на хлебе и воде. В этот самый день я возненавидел католичество и поклялся мстить клерикалам. Каким образом осуществить мщение? Я понял, что для француза всего чувствительнее насмешка и глупое положение. Я в душе комик, и решил действовать на врага особым оружием: потешаясь над его глупостью. Успех превысил мои ожидания. Еще молодым человеком я любил потешаться над человеческою глупостью. Так, во время студенческой поездки на Женевское озеро я пустил слух, что на дне его видны развалины древнего римского города. Была снаряжена целая научная экспедиция. Города не нашли, несмотря на то, что спускали водолазов, но зато многие из членов ее уверяли, что видели с парохода его развалины и даже слышали звон колоколов. (Смех.) Другой раз я напечатал в газетах, что в Марселе на пляже появились акулы-людоеды. Моя заметка наделала такой шум, что все пляжи Средиземного побережья опустели, и целый год ни одна курица не осмелилась обмочить свои лапки в соленой воде. Эти акулы, милостивые государи, были тоже моего произведения. Тогда я задумал грандиозную мистификацию, которая, несомненно, была выдающимся явлением конца века. Вы, вероятно, помните фантастическую книгу доктора Баталя о нашем Ордене. Помните, с какой жадностью на нее набросилось духовенство? Этого доктора Баталя — клерикала, вступившего в наш орден для того, чтобы узнать и разоблачить тайны масонства, никогда не существовало. Было наоборот. Автор этой книги — я, который в продолжение десяти лет морочил католиков, представляясь их горячим адептом; я начал с того, что пошел на исповедь к одному молодому духовнику. Дорогой обдумал маленькое романтическое убийство, очень правдоподобное. Должен отдать справедливость духовнику: он сохранил тайну исповеди, и вы впервые, господа, узнаете, какой я злодей. (Смех.)
8
…
9
…
10
…