Отвратительная, кощунственная пародия на мессу была кончена. И как могли пожилые, культурные люди, считающие себя выше религиозных предрассудков, в ней участвовать!..
Только ненависть, глухая и безотчетная, могла до такой степени затемнить их разум!
Вынув шпаги, они поочередно наносили удары и уколы брошенной на пол облатке, пока она не рассыпалась. Тогда ее собрали в чашу с вином и вылили содержимое в трубу для отбросов. Другой же опреснок был разделен на части и дан детям с наставлением совершить неслыханное кощунство: проглотить его между двумя ругательствами.
Жрец куда-то исчез, а молодые люди были приглашены вместе с присутствующими на банкет, в котором приняли участие и женщины.
Бедные дети! С какой краской стыда они должны были потом вспоминать эту первую в их жизни оргию!
Банкет был приготовлен в соседней зале, освещенной электричеством.
Обстановка напоминала столовую комнату феодальных замков. Громадный очаг с весело пылающим огнем, стены, обитые дубом, уставленные севрским фарфором и увешанные охотничьими доспехами. Окна завешаны тяжелыми портьерами. Слуги во фраках и белых перчатках чинно разносили кушанья и подливали вина. Дамы были в бальных платьях, в изысканных прическах и с большим количеством драгоценностей.
С виду было в высшей степени прилично. Но только с виду. Как только все заняли места, начался веселый, оживленный разговор на самые кощунственные темы. Передавали содержание последнего выпуска «Веселой Библии» — о Содоме и Гоморре, причем вдавались в такие подробности, что молодые люди краснели до ушей и не осмеливались поднять глаз с тарелки.
Затем разговор коснулся черных обеден. Лемми рассказал, что по ритуалу черная месса должна сопровождаться всевозможными безнравственными актами, между прочим, теми, о которых только что говорили; что в чашу прибавляется всякая человеческая нечистота, какую ум может себе представить. И он объяснил, как, по его мнению, должно совершать эти мистерии, чтобы угодить доброму богу и нанести тягчайшее оскорбление Богу христианскому.
Подали шампанское, и Лемми затянул гимн сатане, а все присутствующие стали подтягивать. После этого, по знаку Лемми, вышли из-за стола, кавалеры подали дамам руки, и все перешли в гостиную, где был сервирован кофе и ликеры. Затем вся компания отправилась в кабачки на Монмартр, за исключением Лемми, который стал разыскивать своего каноника. Но его нигде не находилось. Вещи его и облачение остались, а сам он исчез, даже не захватив тридцати франков, полученных им за совершение кощунства. Золотые монеты лежали на том месте алтаря, где их положил Лемми, нетронутыми.
— Mannaggia![16] — произнес Лемми. — Ведь если этот субъект от меня ускользнет, он побольше наделает нам хлопот, чем сам Мермильод! Надо с ним покончить!
VII
Август месяц — самый жаркий на юге.
Жители Ниццы буквально задыхались от жары и спешили уехать в горы. Иностранцев в это время года не бывает, да и к тому же они все стремились в Париж на Всемирную выставку.
В одной из дач, уютно расположенной на склоне горы, по дороге в Симеиз, недалеко от только что устроенного бельгийским обществом экспрессов Палас-отеля, скромно жил и занимался научными исследованиями молодой инженер Дюпон, младший брат игуменьи кармелиток. Серьезный, верующий, горячо любящий свою родину, роялист в душе, он посвятил жизнь свою и труды несбыточной утопии: вернуть Францию к монархическому строю. У него и монарх был на примете: прямой потомок Людовика XVI, живший где-то в Голландии. Но его кандидат не имел успеха и среди монархистов. Но, так как Анри Дюпон был, в сущности, добрый малый, то его любили и дружили с ним все антагонисты республики, к какому бы лагерю они ни принадлежали. Ученик «Сен-Сира»[17], прослуживший два года в армии, он более всего имел друзей среди офицерства. Но самым близким другом он считал капитана Дюваля, с которым вместе он кончил курс и служил под одним знаменем. Дюваль был поклонник Бонапарта, как и подобало военному. Он жил тут же, в Ницце, недалеко от полка, где служил.
Выдался особенно жаркий день. Мы застаем Дюпона в его мастерской перед машиной особой конструкции, которую он собственноручно заканчивает, следя по чертежу, лежащему на его письменном столе.
«Так, теперь готово, — самодовольно подумал он. — Электрический ток доходит до наивысшего напряжения. Тот же принцип, как и беспроволочный Маркони. Но у того волны излучаются по всем направлениям; Филиппов же достиг того, что направляет свой ток по прямой линии. Какая простая и остроумная штука! Жаль, что нельзя сделать опыт. Мой аппарат готов. Посмотрим прицел. Этот рычаг устанавливает расстояние, а вот этот — направление. Для проверки пропускается слабый ток, чтобы показать, что цепь замкнута. Если на конце траектории не находится взрывчатого вещества, соединение с землей не произойдет и цепь будет разобщена. После взрыва цепь размыкается, и это служит сигналом, что результат достигнут. Страшное орудие!..»
— Ну, как идут твои опыты? — неожиданно послышался вопрос, выведшей Дюпона из задумчивости.
17