Общий дружный хохот покрыл слова рассказчика.
— Про эту герцогиню ходит масса анекдотов, — сказал ди Бролио. — Она раз с мужем и взрослой дочерью гостила в Эвиансе. Как вы знаете, там крестьяне очень бедны, семьи же у них огромные; редко у какого бедняка менее шести-семи детей. И вот, проходя по улицам и поражаясь количеством ребятишек, она не удержалась, чтобы не заметить: «Такая беднота, и столько детей!». «Что делать, мадам, — ответил ей один из счастливых отцов, приняв на свой счет ее слова, — ночи у нас длинные, а рубашки у наших жен короткие».
— Это про нее рассказывают, — сказал Альфред, — что она каждый раз, когда узнавала об измене мужа, заставляла его делать ей подарок? Ее муж прозвал этот налог payer le bouchon[29], подобно тому, как в отеле хозяин за всякую бутылку, взятую не в его погребе, платит за пробку…
Господа, — сказал Альфред, — вы все знакомы с «Декамероном» Боккаччо, но уверяю вас, я на каждом шагу вижу типы и сцены куда интереснее и занимательнее, в особенности среди духовенства. Вы не поверите, если я расскажу вам про одного монсеньора, моего друга и приятеля, который ночью вылезал из окна монастыря, в котором жил — как вы думаете, для чего? Чтобы нарвать букет цветов, распускающихся до рассвета! Который ездит по улицам на бициклетке, по окрестностям верхом на лошади, подымается на воздушных шарах. Которого вы одинаково встретите на церковном торжестве, на балу у посланника, на приеме у кардинала, на аудиенции у Папы, на археологическом конгрессе, на Пинчио во время музыки и в театре на первом представлении! Он завсегдатай Араньо, всех биррерий и почетный член городских детских амбулаторий.
XXVII
— Per baccho![30] Альфред, этот монсеньор, должно быть, пустой проходимец, необразованный и невоспитанный авантюрист, не верующий ни в Бога, ни в дьявола, отчаянный развратник, которому все прощается за его богатство и связи в высшем обществе…
— Нет, Энрико, ты не угадал. Это человек глубоко верующий, всесторонне образованный, воспитанный в лучшем обществе, но порвавший с ним всякие связи и совершенно нищий. Насчет нравственности — если судить по наружному виду или его самого послушать — он чудовище. Идет он вечером по закоулку, его зазывает женщина словами: «Воna sera»[31]… Он ей, вежливо кланяясь, отвечает: «Bona sera» и идет дальше. Раз одна такая его останавливает, приглашает к себе и говорит: «Будем делать любовь, будем делать еще что-нибудь?» Он, не смущаясь, отвечает: «Синьорина, я уже то и другое сделал и очень утомился. Извините меня на этот раз…»
— Ну, так это какой-нибудь скопец… При встрече с женщиной он, как папский певчий, вздыхает: Che sciagura di non aver[32]…
— Ошибаешься и на этот раз. Он женат и отец прелестных детей…
— Женат? Латинский поп — и женат!? Может быть, мы тебя не поняли?
— Женат, господа, по всем правилам Церкви и государства.
— Ну, мы тебе не верим, это слишком!
— А я верю, — сказал Делла-Кампо, — я знаю, про кого вы говорите: Лев Гика, румынский священник греческого обряда, который за переход в католичество поплатился своим княжеским титулом и майоратным имением?
— Он самый.
— Это фанатик или сумасшедший! Скандалист! Он месяц тому назад публично обличил патриарха, кажется, коптского, во взяточничестве и симонии, так что бедный арап не знал, куда деваться.
— Так тому и надо было.
— Все знали и молчали, а он высказал!
— Да еще как! Ему поручили передать патриарху 500 франков за постановление одного эфиопа. Он не отказался, и все ожидали, что он их и передаст. Но дон Леоне выбрал время, когда патриарха провожали на станцию. Все прелаты пропаганды, египетский консул, африканские епископы и масса народа. Подойдя к нему, он вынул из кармана пачку денег и, говоря во всеуслышание: «Вот деньги, которые вы требовали за постановление в священный сан Аби-Мулата», поднес их к патриаршему носу, дал ему понюхать, а затем спокойно положил назад в карман и отнес обратно той даме, которая хлопотала за Аби-Мулата.
— Молодец! Что же Аби-Мулат?
— Аби-Мулат чуть не лопнул со злости, думая, что все потеряно. Но патриарх все же посвятил его в епископы Дамиетты, а патриарх, который притом был уличен в растрате 200 000 франков, получил строгий выговор. Гику же заставили извиниться перед патриархом письменно, что он и исполнил.