МИНОС: Так ты намерен все-таки его убить. Я смутно чувствую, что твой ответ един с моим ответом, что только это слово может покончить с тайной.
ТЕСЕЙ: Какая важность в тайнах? Я - действую.
МИНОС: И в том решение. Многих пугают тайны, в которых видятся тончайшие хитросплетения, необходимость отвечать речами на результат речей. Но все же, нужно ль убивать его?
ТЕСЕЙ: Он на моем пути стоит, как остальные. Мне все они - помеха.
МИНОС: Странно слышать. Ведь всяк себе сам тропы выбирает и сам себе тропа. Какие же помехи? Иль Минотавра мы на сердце держим, в углу каком-то темном нашей воли? Когда строителю велел я каменную раковину сделать, мне уже будто виделась там бычья голова. И тоже виделся мне, - о, убивец из моих страшных сновидений! - корабль под парусами черными, идущий вверх по реке прямо к Кноссосу. Неужто мы сейчас готовим то, что нам даст наше злосчастное сегодня? Неужто так мы создаем наше бедственное завтра?
ТЕСЕЙ: Когда ходил я в школу, То оставлял своим учителям заботу думать за меня. не тешь себя, что я хочу играть в твои стремительные игры. Себе я одному хозяин и слуга. Сам знаю я, когда мне обнажить свой меч. Ты посмотрел бы на Эгея, когда сюда отправился я вместе с жертвами. Он знать хотел причины, побуждения. Я - герой, все этим сказано.
МИНОС: Вот потому героев мало.
ТЕСЕЙ: Помимо этого - я царь. Эгей давно для меня умер. Скоро у Афин объявится хозяин новый. С царя ты можешь спрашивать поболее, чем с Тесея. В себе я вдруг открыл опасную способность находить слова. Но еще хуже то, что мне понравилось сплетать их и смотреть, что дальше будет, раскидывать далеко сети. Да нет, не увлечен я этим! А знаешь, понял я, зачем срубить хочу я бычью голову. Меня тревожит его коварная природа.
МИНОС: И тебя тоже...
ТЕСЕЙ: Он грозен даже там, внутри.
МИНОС: И больше, чем снаружи, но по-другому, - своею внутренней непостижимой силой. Я заточил его туда, ты видишь, но он стал еще сильнее. Да, пленник - это я, могу признаться. Он себя дал увести безропотно, смиренно. Тем утром понял я, что он вступил на путь пугающей свободы, а Кноссос сделался мне тесной клеткой.
ТЕСЕЙ: Ты должен был убить его, коль скоро скипетром не смог его смирить.
МИНОС: Мне было нелегко его упрятать навсегда. Но, видишь, выдумки искусные Дедала обернулись против меня, несчастного. Однако почему... ты так спокойно речи ведешь о его смерти?
ТЕСЕЙ: Ты скоро будешь рад, что это свершу я, а не ты.
МИНОС: Да. Смерть его предрешена, для этого ты здесь, и хватит говорить. Друг друга понимаем мы вполне. Но на моем жизненном счету побольше лет, печалей горьких и одиноких размышлений по ночам на каменных террасах, открытых звездам. Ты говоришь так просто - я убью...
ТЕСЕЙ: Ты сам бы мог все это сделать. А ты ему бросаешь мясо моих афинян, и за это ответишь мне в тот самый день, когда из рук сухих Эгея скипетр вывалится, упадет вот в эти мои руки смелого орла.
МИНОС: Ты полагаешь, он их пожирает? Порой мне чудится, что в темнице он этих юношей в соратников, а юных дев в наложниц превращает, что ткет основу новой страшной расы для Крита моего.
ТЕСЕЙ: Тогда зачем берешь ты дань кровавую Афин?
МИНОС: Сам знаешь, не лукавь. ты точно так же поступал бы. Эгей трепещет, если ветер вздымает волны, срок его неотвратим и близок. К тому ж, таков обряд, порядок. Ужасом объятые Афины.
ТЕСЕЙ: За все заплатишь в свое время.
МИНОС: Да, но не потому, что ты того желаешь. Тебе придется делать то же и с тем же внутренним протестом, какой испытываю я, когда за жертвами к Афинам обращаюсь. И мой народ мне воздает хвалу за то, что монстра я держу в темнице. В Египте тоже не стихают разговоры о чуде лабиринта. Ты представь, что умер он голодной смертью. Тотчас скажут: "Он был не так ужасен, ибо, как только дани был лишен, то тут же смолк его мощнейший рев, летевший в полдень из его застенка победоносным трубным гласом". Не голове быка я отдаю афинян, - здесь демон взаперти, которому нужна еда.
ТЕСЕЙ: Ты много слов наговорил. Но если бы их было меньше, вздор все равно остался б вздором. Демон! Я это чудище убью и тело демона по пыли через весь Кноссос протащу.
МИНОС: По сути ты его убьешь за то, за что мне страшно с ним покончить. Меняется не суть, а средства, и когда-нибудь про то узнаешь.
ТЕСЕЙ: Мы не так схожи, как я думал.
МИНОС: Время преподнесет тебе иное.
ТЕСЕЙ: Ты станешь тенью. Месть Афин найдет путь к горлу твоему, кишащему клятвопреступными словами-муравьями. Значит, он нужен тут тебе живым? Его существование - опора твоей власти вне острова, вне Крита? Зови оркестр погребальный, пусть будут все готовы!
МИНОС: Мне дела нет до твоего злодейства.
ТЕСЕЙ: Нет есть. И потому меч опущу я с силою невероятной.
МИНОС: В тот же миг вот этот мой кинжал пронзит грудь Ариадны.
ТЕСЕЙ: Ариадна? Я позабыл о ней. Но почему ты не убьешь меня?
МИНОС: Тогда Афины тучей саранчи накинутся на Крит. Пусть бычья голова тебя убьет, тогда они смирятся с волею небес.
ТЕСЕЙ: Ариадна, да, здесь Ариадна. Но я должен прикончить Минотавара.
МИНОС: Прикончи, но не говори, зажми его смерть в руке, как камень. Тогда получишь Ариадну.
ТЕСЕЙ: Смерть утаить? Ты думаешь, Тесей в Афины может возвратиться раньше вести о еще одном поверженном чудовище?
МИНОС: Вернешься с Ариадной, с миром в сердце. Подумай. С Ариадной и с миром в сердце.
ТЕСЕЙ: Все острова избавлены от монстров, этот - из них последний.
МИНОС: Но не избавится народ от страха. Афиняне боятся ежегодной дани. Я мог бы снять ее с тебя. Хватает африканцев, чтоб слава о чудовище жила.
ТЕСЕЙ: Однако чудище жить не должно.
МИНОС: Но пусть незыблемыми будут наши троны.
ТЕСЕЙ: И никаких живых чудовищ. Только люди.
МИНОС: Люди, опора тронов.
ТЕСЕЙ: И ты отдашь мне Ариадну.
МИНОС: А мы с тобой похожи.
Сцена. Афиняне с Тесеем во главе подходят к лабиринту. Легко, почти небрежно держит герой в руке конец блестящей нити. Клубок раскручивается в ладонях Ариадны. Она стоит одна. как статуя, у входа в лабиринт, и лишь клубок резвится в ее пальцах, как живой.
АРИАДНА: В суровой холодности коридоров его чело, наверно, кажется еще красней, еще багровей в полумраке, и словно два серпа луны враждебных торчат его блестящие рога. Как и тогда, в тиши лугов, до юности своей многострадальной, должно быть бродит он один, скрестивши руки на груди, и мычит почти неслышно.
Или о чем-то говорит. О, эти его горестные речи во дворце, где стражники ему внимали с изумленьем, не понимая его слов. Он звучно декламировал, как будто волны моря накатывали на песок; любил он вспоминать небесные светила, названия всяких трав. Бывало, он задумчиво жует травинки, а после с тайной радостью названия повторяет, словно вкус стебельков ему подсказывает имена... И все подряд божественные звезды перечислял, а на восходе солнца как будто забывал их, словно рассвет и в памяти его гасил светила. Но к ночи следующей он снова к звездам возвращался и радостно их сочетал в эфемерные созвездия...