Что озадачивало меня больше всего, так это некая универсальность символов, которая затрудняла их привязку к конкретному месту или времени. Они могли быть нарисованы на потрескавшейся штукатурке непосредственно перед тем, как был сделан этот фотоснимок, или же их могли начертить несколько тысяч лет назад. И все же… Чем дольше я смотрела на них, тем сильнее меня охватывало мрачное предчувствие. Как будто где-то в самом дальнем углу моего подсознания шевельнулся спящий зверь. Может, мне уже приходилось видеть эти символы прежде? Вот только я никак не могла вспомнить, где именно.
Так уж случилось, что подруга моего детства Ребекка последние три года работала на раскопках на Крите, и я была совершенно уверена в том, что ей точно известно, где, с какой целью и какие именно организации ведут раскопки в настоящее время. И конечно же, если бы кто-нибудь наткнулся на подобную надпись где-нибудь в районе Средиземноморья и это было бы как-то связано с амазонками, доктор Ребекка Уортон узнала бы об этом первой.
– Прости, что помешала твоей полуночной оргии, – сказала я, когда она наконец взяла трубку.
Мы не созванивались уже больше месяца, и, только услышав ее смех, я поняла, как сильно по ней соскучилась. Ее голос я узнала бы где угодно; он звучал хрипло, как с похмелья, но в случае Ребекки это объяснялось более чем прозаически: хрипота являлась следствием того, что любопытная голова моей подруги целыми днями торчала в какой-нибудь пыльной дыре.
– А я как раз о тебе думала! – воскликнула Ребекка. – Тут рядом со мной целый хор роскошных греческих мальчиков, которые кормят меня виноградом и натирают оливковым маслом.
Я расхохоталась, представив себе эту картину. Шансы на то, что милая Ребекка способна завязать интимные отношения с кем-то, кроме осколков древних горшков, стремились к нулю. Такой уж она была: изображала некую бунтовщицу в широкополой шляпе и джинсовых шортах, ползала на четвереньках посреди целого муравейника зачарованных археологов-мужчин… но обращала взгляд исключительно в прошлое. И хотя она всегда любила бахвалиться, я знала, что за ее веснушками скрывается истинная дочь викария.
– Так у тебя поэтому не было времени позвонить мне и рассказать о новостях?
Послышался легкий шорох, говоривший о том, что Ребекка пытается пристроить телефон между ухом и плечом.
– Каких новостях?
– Это ты мне скажи. Кто там на твоем заднем дворе выкапывает амазонок?
– Что?! – взвизгнула Ребекка.
– Глянь-ка. – Я наклонилась вперед, чтобы проверить, хорошо ли отсканировалась фотография. – Я тебе только что кинула на ящик некое фото…
Пока мы ждали, когда ноутбук Ребекки загрузит изображение, я наскоро изложила подруге сложившуюся ситуацию, включая опасения Джеймса Моузлейна на мой счет.
– Конечно, я никуда не собираюсь ехать, – сказала я, – но умираю от желания узнать, откуда взялся этот снимок. Видишь, надпись как будто является частью чего-то большего, и текст должен быть написан вертикальными колонками. А сами значки… – Я наклонилась еще ближе к фото, пытаясь поудобнее повернуть настольную лампу, – у меня возникло странное чувство… но хоть убей, не могу понять…
Хруст в трубке заставил меня предположить, что Ребекка сунула в рот горсть орехов, а это было явным доказательством того, что она заинтригована.
– Чего ты от меня-то хочешь? – спросила она. – Могу гарантировать, снимок сделан не на моем острове. Если бы кто-то наткнулся на подобную стену здесь, на Крите, уж поверь, я бы об этом знала.
– Я от тебя хочу вот чего, – сказала я. – Посмотри как следует на надпись и скажи, где еще я могла видела похожие символы.
Я понимала, что это выстрел вхолостую, но попытаться все же стоило. Ребекка всегда обладала даром видеть вещи насквозь. Именно она, когда мы были детьми, нашла тайный запас шоколада, спрятанный моим отцом в старом ящике для инструментов в гараже. Но, несмотря на всю ее любовь к сладкому, она даже не подумала стащить хоть одну шоколадку; чистый восторг открытия, а также возможность рассказать мне об отце что-то, чего я не знала, были для нее достаточной наградой.
– Ладно, дам тебе еще минутку, – сказала я.
– А как насчет того, – возразила Ребекка, – чтобы дать мне несколько дней, чтобы я тут порасспрашивала? Я покажу фото мистеру Телемакосу…
– Нет! – вскрикнула я. – Не показывай этот снимок никому! Слышишь?
– Но почему?
Я замялась, понимая, что веду себя неразумно.
– Потому что в этих знаках есть нечто… нечто смутно знакомое, понимаешь? И это меня немного настораживает. Как будто я вижу их написанными синими чернилами…
Нас обеих одновременно словно ударило током.
– Тетрадь твоей бабушки! – выдохнула Ребекка, чем-то шурша на том конце провода. – Та, которую ты подарила ей на Рождество…
По моей спине пробежали мурашки.
– Нет, это невозможно. Чистое безумие!
– Да почему? – Ребекка была слишком взволнована, чтобы помнить, насколько деликатным был для меня этот вопрос. – Она же всегда говорила, что оставит тебе свои записи, так? И что тебе придется воспользоваться ими тогда, когда ты меньше всего будешь этого ожидать. Ну, может, это как раз такой момент. Привет от твоей бабули. Кто знает… – Голос Ребекки сорвался на визг, как будто она осознала наконец всю абсурдность собственного предположения. – Может быть, она ждет тебя в Амстердаме!
Глава 4
Северная Африка
Конец бронзового века
На мерцающем горизонте возникли две фигуры.
Стояло самое яркое и обжигающее время дня, когда небо и земля сливаются воедино в серебристой дымке и невозможно уже отличить одно от другого. Но постепенно две размытые фигуры, медленно продвигавшиеся через мокрые солончаки, обрели четкие очертания и превратились в двух женщин: одну постарше, а вторую – совсем молоденькую.
Мирина и Лилли возвращались из долгого путешествия, цель которого была очевидна, потому что множество добычи и оружия висело на кожаных ремнях на плечах женщин. Завидев впереди деревню, они ускорили шаг.
– Мама будет гордиться нами! – воскликнула Лилли. – Надеюсь, ты ей расскажешь, как я поймала в силки этого кролика.
– Я, пожалуй, не стану вдаваться в детали, – пообещала ей Мирина, ероша пыльные волосы младшей сестры, – разве что упомяну о том, как ты чуть не сломала шею.
– Да уж… – Лилли дернула плечами и начала забавно загребать ногами на ходу, как делала всегда, когда смущалась. – Лучше об этом не упоминать, иначе мне никогда больше не разрешат ходить с тобой на охоту. А этого бы не хотелось. – Она с надеждой посмотрела на Мирину. – Да?
– Совсем бы не хотелось, – решительно кивнула Мирина. – У тебя все задатки отличной охотницы. И, кроме того, – Мирина не удержалась от того, чтобы не хихикнуть, – с тобой ужасно весело!
Лилли нахмурилась, но Мирина знала, что втайне девушка польщена. Ее сестра, будучи мелковата для своих двенадцати лет, отчаянно демонстрировала все свои способности во время их похода, и Мирину приятно удивила ее выносливость. Даже валясь с ног от голода или усталости, Лилли никогда не отказывалась от работы, никогда не ударялась в слезы. По крайней мере, когда Мирина была поблизости.
Будучи на целых шесть лет старше Лилли и ни в чем не уступая любому мужчине своего возраста, Мирина считала своим долгом обучить сестру искусству охоты. Однако эту идею совершенно не одобряла их мать, которая продолжала видеть в Лилли свою малышку и петь ей песенки перед сном.
И теперь, наблюдая за гордой поступью сестры на подходе к дому, Мирина не могла дождаться встречи с матерью. Ей не терпелось похвастаться и славной добычей, и рассказами о приключениях, которые им с Лилли пришлось пережить, и тем, что младшая дочь возвращается из дикой местности целая и невредимая – с улыбкой и кровавой меткой охотницы на лбу.
– Как думаешь, они все это сразу зажарят? – спросила Лилли, вторгаясь в мысли Мирины. – Это был бы настоящий пир. Хотя, – она посмотрела на связку маленьких рыбок, висевших на ее поясе на шерстяной бечевке, – кое-что из добычи слишком мало́ и, наверное, даже упоминания не стоит.