Царице вполне удавалось казаться веселой и непринужденной. Но только казаться. То, что она услышала от Таги-Усака, кинжалом вонзилось в сердце… Выходит, враги не дремлют в своей злобности. Одного за другим одурманивают ее друзей и приближенных. Но и этого им мало. Пустили дикий слух о незаконнорожденности сына…
«Я понимаю, куда вы гнете, негодяи! О великий жрец, свидетель своей же гнусной лжи, которую спешишь разнести повсюду?! Что ж, садись, мерзкопакостный гость, посмотрим, чья мать родит сына…»
Мари-Луйс незаметно подала знак, чтоб привели ребенка, а сама занялась гостями.
Арваид Бихуни выразил ей свое одобрение по поводу того, как она расправилась с предводителем мятежников.
— И ведь рука у тебя, божественная, не дрогнула, когда ты снесла голову Арбок Перчу. Нежное существо, женщина-мать, а рука не дрогнула, нет.
— Ты прав, Арванд Бихуни, верно, что не дрогнула, — поддакнула Мари-Луйс. — Она у меня натренирована в борьбе с врагами моего супруга. Не счесть, сколько довелось ей обезглавить их, передушить, перебить. И надеюсь, впредь мне еще предстоит сразить не одного врага моего царя. Ты согласен с этим, Арванд Бихуни?
— Ну конечно же! — поспешил подтвердить великий жрец. — По отношению к врагам следует быть неумолимым и беспощадным. Не так ли, царь наш?
— Я хвалю тебя, Мари-Луйс, за мужество, — сказал Каранни. — Но иногда пугаюсь при мысли о том, что могло произойти, если бы ты вдруг не рассчитала и разбойник разгадал бы твою задумку? Но нет, нет! Такого не может быть!.. Живи вечно, моя царица!..
Отец не заметил, как сын вошел и кинулся к нему. Только ощутив у себя на шее тепло детских ладошек, он понял, что его обнимает дитя. А мальчонка уже приговаривал:
— Ты мой конь, мой резвый скакун! Поиграй со мной!..
И отец уже ничего не видел и не слышал, кроме сына. Мари-Луйс с трепетом душевным наблюдала за обоими. «О богиня Эпит-Анаит, ты милосердна и чудотворна! — мысленно взмолилась она. — Смотрите, все люди, смотрите, как мой сын похож на своего царя-отца! Они оба как две капли воды. О клеветники, мой меч источится на ваших загривках! Погодите же!..»
Арванд Бихуни сжался в комок на диване, куда его усадили, и хищно взирал на играющего с отцом ребенка. Безумная злость полнила его глаза змеиным ядом. Он дрожал как в лихорадке.
Царица все видела, понимала и была довольна тем, что ему явно не по себе. Она подошла и тихо опустила руку на его плечо. Верховный жрец вздрогнул и от неожиданности чуть не лишился сознания.
— Ты болен, да? — спросила она с деланным участием в голосе.
— Нет, — пробормотал в ответ Арванд Бихуни. — Хотя этой ночью я в храме несколько промерз. Но ничего, пройдет…
Царь подвел сына к Арванду Бихуни.
— Вот, дитя мое, — сказал он, — это верховный жрец страны и твой сородич, тоже царского рода. Приложись к руке святого человека, и пусть он благословит тебя.
Мальчик сделал было шаг вперед, но протянутой ему руки жреца не коснулся и почему-то испуганно отпрянул назад. Верховный жрец криво усмехнулся, но был явно в замешательстве от неожиданной реакции ребенка.
— Мне что-то действительно плохо. Дитя не виновато, что чурается меня. Я, видно, болен. О маленький наследник, ты будешь помощником своему отцу, и удвоится сила и величие нашей страны. Прелестное создание. Смотри, великая царица, как они похожи с отцом. Как две дольки одного яблока…
Глаза царицы затуманились слезой. Она подала знак няне, чтоб увела мальчика, а сама стала ластиться к мужу. Царь понимал причину ее неожиданного влечения. Бедная женщина месяцами не видит его. Он занят войском, государственными нуждами. У человека слишком много забот, а у царя и вовсе…
Когда стол был уже накрыт, Мари-Луйс предложила гостям свежего пива.
— Сама варила, — сказала она. — Из сисаканского ячменя. Просила специально привезти мне его из отчего дома. Угощайтесь… Усладись, Арванд Бихуни, и засвидетельствуй, сколь я умела и искусна. Ты ведь многому свидетель. Будь свидетелем и в этом.
— Свидетельствую, великая царица, — словно бы не понимая, к чему она клонит, ответил Арванд Бихуни.
Наведенные сурьмой глаза царицы полыхали огнем. Она с отвращением разглядывала жреца. Лоб у него блестел, как камень-голыш, извлеченный из воды после того, как пролежал в ней тысячелетия. Арванд Бихуни и сам словно многовековая окаменелость, глыба с синюшной головой, которую, наверно, даже пилой не отпилишь… И однако скоро, очень скоро она собственноручно снесет ее с плеч…
Такие думы теснились в ней, но сказала она другое:
— Да будет в радость тебе выпитое, Арванд Бихуни! И на пользу.