— Божественный напиток! — причмокивая от удовольствия, льстил ей верховный жрец. — Такого пива не было даже у хеттского царя.
Мари-Луйс рассказала, что, будучи в плену, она научила жен Мурсилиса варить пиво, и добавила, что сама еще владеет тайной приготовления миро, но этим она с хеттскими женщинами не поделилась.
— Я не открыла им секрета, не то что ты, бездумно и охотно выкладывающий хеттам все важнейшие наши царские тайны.
Арванд Бихуни еще больше посинел и сжался.
— Не понимаю, что ты имеешь в виду, царица? — резко бросил он. — Ничего не понимаю. Видно, стар я стал.
Прекрасно все понимал, и, несмотря на наигранное удивление, было видно, что он чувствует, куда направлено острие удара царицы.
— Я имею в виду тайну сохранения вечной молодости, верховный жрец, — сбивая его с толку, сказала Мари-Луйс, довольная тем, что может водить за нос эту воспаленную голову, окуная ее в леденящий холод своей быстро сменяемой словесной атаки.
И жрец действительно успокоился и облегченно вздохнул…
Царь принялся рассказывать о том, как успешно идет строительство крепостей в стране, и о том, что в некоторых горных отрогах уже высятся новые твердыни и в них размещены воинские гарнизоны. Он высказал и свое заветное желание дополнительно создать большую, численностью не менее десяти тысяч, конницу. На что верховный жрец не без удивления спросил:
— А откуда ты возьмешь столько воинов, божественный?
— Половину из них — пять тысяч душ — дашь ты, Арванд Бихуни. Из твоих храмовых служителей. Остальных соберу сам.
Арванд Бихуни, покорно глянув на царя, сказал:
— Высокочтимая царица с такой основательностью разрушила наши храмы и извела их служителей, что я нищ. Но противиться твоей воле конечно же не могу, великий царь Каранни.
Мари-Луйс едва сдержала свой гнев. Так уж и нищ, зловонная скверна, крыса ночная?! И этому тоже свидетель?
Ночь прошла внешне спокойно и дружелюбно, но внутренне все были напряжены.
Мари-Луйс старалась казаться внимательной по отношению к верховному жрецу, и он в свою очередь изображал полное расположение. Таким образом оба с успехом скрывали свою неизбывную обоюдную враждебность.
Наконец царь и Арванд Бихуни поднялись. Пора было расходиться. Мари-Луйс благословила их и добавила, обращаясь к верховному жрецу:
— Я знаю, Арванд Бихуни, что ты свидетель искренний. Так будь же таковым перед всем миром, перед народом нашим и засвидетельствуй, как приветлива и обходительна я была, принимая тебя под сенью своих покоев…
— О, непременно, великая царица! — смиренно склонился перед ней верховный жрец. — Я провел у тебя счастливейшую ночь…
— И не напомнила тебе, — продолжала царица, — о том, что ты состоял в сговоре с хеттскими жрецами в трудные для нашего царства времена. Хоть я-то этому действительно свидетельница, и свидетельство мое неоспоримо. Так вот, советую тебе избегать ложных утверждений и свидетельств. В небе есть бог, помни об этом. А еще не забывай, что по законам нашего царства лжесвидетельство наказуемо четвертованием!..
— К чему ты все это говоришь, царица?
— Подумай и поймешь! — холодно отрезала Мари-Луйс.
Она проводила их до выхода и вернулась к себе.
Уже совсем рассвело.
Постепенно среди придворных и по всей столице, в старой и новой ее части, распространилась зловещая молва:
— Дитя у царицы не от царя!..
— О боги, какой позор!..
На всех перекрестках стали судить да рядить. Обвинять царицу в распутстве. Чем больше поток, тем больше в нем мути и грязи. Положение становилось угрожающим. И Мари-Луйс неожиданно для себя ощутила вдруг, что она совершенно беспомощна в создавшемся положении. Всем существом она слышала крик Таги-Усака: «Арванд Бихуни тому свидетель!..» Вспоминала и думала: что это было со стороны Таги-Усака по отношению к ней — низменная мстительность или искреннее желание предостеречь ее, предупредить о надвигающейся беде?.. Думала и не могла прийти к определенному выводу.
— О единственный и почитаемый мною бог Мажан-Арамазд, положи конец этим чудовищным ударам судьбы!
Мари-Луйс ужасалась от сознания, что в ее доме ею правят враги, вонзают когти ей в горло и, что страшнее всего, могут впиться еще и в ее мальчика.
— Мой несчастный Каранни, ведь это все против тебя, против твоего царства!
Мари-Луйс сжигала себя в огне своих дум и тревог. Но держалась так, что окружающие не догадывались о ее страданиях, и внешне выглядела, как и прежде, энергичной, деятельной и неудержимой в стремлении к достижению своих целей.