Миновал месяц, и горькая весть ранила Аталью в самое сердце: доблестный Ахав погиб. Аталья и сын Ахазья тотчас отбыли в Шомрон – взглянуть на свежую могилу отца и деда и поплакать.
Изевель и Аталья обнялись безмолвно – к чему слова? Рядом с недавно насыпанным холмиком земли стояли мать и дочь, тесно прижимались друг к другу, проливали горькие слезы. Безутешна Изевель. Забылись никчемные раздоры, и лишь для воспоминаний о сладких днях счастья осталось место в побелевшей голове вдовы. Сокрушалась Аталья. Зашевелились сожаления в душе сироты – ведь охладела она к отцу в последние годы.
Простые безыскусные мысли приходили на ум Изевели. “Случайность ли гибель Ахава? – размышляла она, – или исполняются поганые предречения пророка Эльяу? Сей лиходей иудейской веры и мне посулил страшную смерть. Усердный труд свой приспешники его поставили на службу мести. Я ненавистна им за богов моих, а Ахав – за любовь ко мне…”
Глядя на скорбящих женщин, томились мужчины – хотелось поскорее покинуть могилу, покончить с неловкостью, вернуться под сень дворца слоновой кости, не думать о вечном, отдаться, наконец, зову дня. Надо поспешать в этой короткой жизни, увеличивать елико возможно свое место под солнцем – занимать свободное, а то и освобождать занятое. Второе куда как слаще.
Старший сын усопшего героя коронован. Теперь Ахазья царь Израиля. Уже решено, что узы ратного братства с Иошафатом останутся прочны, как и прежде, и союзники продолжат старые войны, и новые начнут по мере сил и при содействии небес.
Продолжили кручиниться в саду. Словно вернувшись в детство, Аталья принялась разглядывать изукрашенные слоновой костью стены дворца и невольно залюбовалась узорами, вырезанными на желто-белых бивнях. Изевель тихонько подошла сзади к дочери, как в давнюю пору погладила ее по волосам, потом тяжело вздохнула, отерла ладонью свои красные выплаканные глаза и, сказавшись больной, поднялась к себе в опочивальню. С уходом язычницы Иошафат испытал облегчение и принялся излагать историю последнего подвига Ахава.
3
– Мы с сыном моим Йорамом, твоим верным мужем, – бросив взгляд на Аталью начал рассказ Иошафат, – привели армию в Рамот-Гилад на подмогу Ахаву. Я твердо заявил ему, что еврейским царям негоже не заручиться перед боем благословением пророков. И он как будто согласился со мной и созвал целых четыре сотни таковых.
– Не пересилил ли ты волю отца, Иошафат? – спросил брат Ахазья.
– Нами одна сила правит, – возразил новому союзнику Иошафат, – это есть воля Бога нашего! Предсказатели дружно, как один, нагадали нам победу и благословили на битву. Не пришлось мне по вкусу такое единодушие, и я заподозрил, что это лжепророки дурачат нас, и призвал другого человека. А Ахав был недоволен моим выбором.
– Но что сказал ты пророку, к которому не лежало сердце отца? – спросила Аталья.
– Я предупредил его строго-настрого, чтоб только слово Бога звучало в устах его, и запретил прибавлять или убавлять. И изрек человек: “Если вернется Ахав невредим из боя, значит лжец я, и не Господь говорил через меня!”
– И после столь страшного пророчества вы решились воевать? – заломив руки, вскричала Аталья.
– Разгневался Ахав на человека моего, а своим угодникам поверил, – сохраняя хладнокровие, ответил Иошафат, – и от схватки с Бен-Адаром я не мог удержать его, и мы сражались вместе. Но все же не пренебрег Ахав остережением, и поверх царских доспехов натянул на себя немудреную обмундировку рядового ратника. “Не хочу быть желанной мишенью врага!” – сказал он.
– Позволь, Иошафат, я объясню, почему отец так сказал и так поступил, – вмешался брат Ахазья, – загодя я направил в лагерь врага лазутчиков, и они донесли, что Бен-Адар замыслил убить царя Израиля и приказал своим лучникам целится в него и ни в кого больше – пока не падет замертво.
– Молодец, Ахазья, – похвалил Иошафат, – но военная хитрость, хоть и хороша, но, не в пример телу смертного человека, неуязвимо внушенное Господом слово истинного пророка. Лучники Бен-Адара поначалу приняли меня за Ахава, и посыпались в мою сторону тысячи стрел.
– Ты тоже герой, дедушка! – воскликнул сын Ахазья.